Преданные богам(и) (СИ)

Гармала как бы невзначай переместился к ней ближе, дабы упредить от ненарочной, непоправимой ошибки. А в глазах Цикуты вместо столь ожидаемого Червой ужаса загнанного в угол зверя, полыхнуло торжество. Теперь он уверился, что они пришли сюда не умерщвлять его.

Облик его вдруг потек, как бывало мир при вступлении на козью тропу. И в следующий миг пред ними предстал уже ворожей. Тоже невысокий и сухопарый, как и сам Цикута Чернобурский. Только куда как смазливей, слаще. Да с волосами длинными, неприлично распущенными. Как у Гармалы, только вот Гармала гость заморский, а этот…

Черва глядела на Вёха Варраха со смесью ненависти и брезгливости, как на крысу. С лица оно, конечно, воду не пить… но есть же баба! И на колени он встал тоже по-бабски, да с томной ухмылочкой. Черве впервые в жизни захотелось, стыдно признаться, сплюнуть.

– Что, даже не предпримешь ничего супротив полона? – судя по голосу, Бронца одолевали те же чувства и желания, что и Черву.

Вёх изобразил неискреннее изумление. У своей Потешной своры, никак, кривляться научился?

– Так ведь я уже, все что нужно и можно, сделал, – и он повел плечами, будто нарочно передразнивая Бронца. – К берсеркам и волхвам, сильнейшим защитникам народным, доверие подорвал. Луноликую половины паствы лишил. Веру в то, что живая и мертвая воды есть благословение богов, истребил. Убежденность в необходимости изведения ворожеев искоренил. Устои привычные расшатал. Я стал предтечей нового мира. О большем скромному избранному богами и не мечталось.

У Червы рука невольно потянулась к нагайке на поясе. Оттого, что прав был ублюдок. Во всем прав. Ничего не решит уже его поимка. Проиграли они ему, его ворожбе и покровительствующим ему братьям-богам давно уже. В тот самый миг, как толпы бешеных ворвались в Тенёту. Тогда-то прежний мир и рухнул.

– Коли сдаваться уже готов был, – тишину прорезал ровный, скупой на эмоции голос Гармалы. – Почто бешеных выставил супротив нас? Почто на бессмысленную бойню отправил тех, кто тебя боготворил без оглядки на все то, что ты сотворил?

– Да… просто так, – Вёх недоуменно пожал плечами. Впервые на диво искренне. – Видать, чтоб неизбежное оттянуть. Как в народе говорится? Перед смертью же не надышишься.

Руки у Червы дернулись сами. Вечно она сначала делает, а потом думает. Бронец с Гармалой и понять ничего не успели. Недаром же она гончая. Быстрая.

Свистнула нагайка, взрезая эти желтые, наглые, довольные глаза. Нож-засапожник будто сам прыгнул в ладонь. Шаг к коленопреклонённой фигуре, и черные звериные когти до крови, едва ли не до хруста костей впиваются в острый подбородок, заставляя разинуть этот поганый рот, высунуть этот грязный язык. Взмах ножом… и Черва сдерживает свое обещание. Воздает ему по заслугам. По справедливости.

И ворожей захлебывается своей гнилой кровью.

26 Предтечи

Третий весенний месяц,

межевая неделя

Огнегорное княжество,

Одинокий острог

Вой в странноприимном доме стоял, как на псарне. На лавках, связанные по рукам и ногам, брызгали пеной изо рта очередные отловленные бешеные. За ними, до седьмого пота силясь опоить их живой водой, ухаживали утомленные девки. Высокие, статные, черноволосые – берендейки из барибалов. Мосластые, хищнолицые, да с красными косами – волколачки огнегорские.

Одна лишь от них отличалась. Локоны до колен цвета воронова крыла у ней были на горский манер в тонкие косицы заплетены, да затем на сумереченский в две толстые косы убраны. Черный кафтан тоже горский, в пол, с широкими прорезными рукавами, с тугим кушаком, подчеркивал тягучие, кошачьи движения, осанку царскую, да талию осиную. А на голове кокошник сумереченский. По размеру скромный. Но золотой.

Прочие девки глядели на нее с неприязнью и завистью. Прежде она была княжной, а ныне боярыня. Да не абы какая, а волкодавская невеста! Шутка ли, Бронец сколько лет бобылем ходил, нос от барышень (ради эдакого могучего богатыря на все готовых!) воротил, а остепениться решил с чужачкой. Паче того, с арысью, коих в Огнегорном княжестве отродясь не водилось!

Но барыня Червика от их злобных взглядов даже не чесалась. Вздернула нос, поджала губы, закатала рукава, да знай себе работу свою выполняла. Назначенную ей ажно самими князьями Барибалом и Красноволком, по достоинству оценившими ее знахарство по ядам и противотравам.

Смешивала какие-то порошки, безоары и териаки с живой водой, бесцеремонно командовала бешеным «разинуть пасть», да вливала снадобья им в глотку. Сила воли у ей была не бабская, никто нарушить ее приказы не умел. За это ее боялись и чурались, хотя украдкой, тайком и были благодарны за исцеление. Но сама Червика народной любви, кажись, и не искала. Поджимающиеся в ее присутствии хвосты ее вполне устраивали.

– Потравить меня решила, мурка блудливая?! – бешеный плюнул Черве в ладонь. – Диким сделать удумала, сучка?! Врешь, не возьмешь, чужачка поганая! Все знают о порче ворожейской на водах волховских!

– Рот открой, межеумок, – с горестным вздохом потребовала Черва.