Преданный

Ты быстренько себя обезболил, втянув сначала одну дозу лекарства, за ней – вторую. Магия лекарства заключалась в том, что людей, его употреблявших, она наделяла обостренным чувством эйфории и манией величия, вдобавок к этому от него немели разные части тела, а эрогенная чувствительность, как ни парадоксально, возрастала, но вот на повышение интеллекта лекарство даже не претендовало. Таким образом, чувствуя себя немного лучше, но не умнее, ты озадачился головоломным вопросом, который тебе задал Саид, но эту задачку за тебя решил Мона Лиза.

Не убивайте его, сказал Мона Лиза.

Чего? – заорал Роллинг.

Чего? – подумал ты, хорошо хоть ума хватило не сказать этого вслух.

Я столько ждал, чтобы прикончить этого niakoué! – сказал Роллинг, и тут до тебя наконец дошло, что он говорит. Ты снова расхохотался, и Роллинг спросил: ну, теперь-то что, больной ты ублюдок?

Nhà quê! Ты хочешь сказать nhà quê!

Я так и говорю.

Это значит «мужик». «Деревенщина». «Лох». Справедливо, наверное, что французы стали звать нас тем же обидным прозвищем, которым мы называли крестьян.

Да срать я хотел на то, как оно произносится на вашем языке, прошипел Роллинг. Niakoué! Niakoué! Niakoué!

Он мне жизнь спас, сказал Мона Лиза.

Это не он спас тебе жизнь, сказал Саид. Это мы ее спасли.

Они собирались меня убить, это правда. Но этот больной ублюдок отказался меня убивать, поэтому они хотели сначала убить меня, а потом его. Мона Лиза застегнул рубашку и медленно, держась за Саида, встал. Он меня пощадил, и я прошу вас пощадить его.

Хера с два, сказал Роллинг и снова наставил на меня «калашников».

Стой, сказал Саид, и Роллинг, чертыхаясь, снова опустил автомат. Саид глядел на меня спокойным, непроницаемым взглядом, обдумывая слова брата. Наконец он сказал: слово брата для меня закон.

Саид! – воскликнул Роллинг.

Ахмед, хватит мыслить как мелкий гангстер. Саид нависал над тобой, и снизу, с пола, на котором ты лежал, он казался тебе гигантом. Будь человеком слова. Убивай, когда это необходимо, а когда необходимо – проявляй милосердие, но всегда делай то, что говоришь, чтобы никто не усомнился в том, кто ты и что из себя представляешь.

Супер, класс, чудненько, сказал Роллинг. Вот убью его и сразу начну.

Ахмед, где твоя преданность делу?

Я предан делу! Мое дело – убить этого ублюдка!

Научись уже верить во что-то, кроме себя и собственных мелких махинаций, сказал Саид, глядя на тебя сверху вниз. Если он такой же вор, наркоторговец и преступник, как ты – каким и я был в свое время, – это еще не значит, что ты должен вести себя так же, как он. Ты не настоящий мужчина, Ахмед, и он тоже. А знаешь почему?

Это я-то не мужчина? – спросил Роллинг. Да иди ты на хер, Саид!

Тут нужно понимать, что Ахмед происходит из древнего моряцкого рода, хотя иногда этих моряков и называют пиратами, объяснил тебе Саид. Кровь аннабских пиратов еще течет в нем, правда, теперь в разбавленном виде. Вполне понятно, если учесть, что его родители бежали сюда во время войны за независимость. Да и мои тоже. Однако ФНО[18] был прав. Мы не должны уничтожать себя преступностью, наркотиками и насилием. Мы должны стать djounoud[19] и использовать насилие, чтобы стать свободными.

Хватит с меня лекций, сказал Роллинг.

Не было бы никаких лекций, если б ты читал, что я тебе говорю, сказал Саид. Тогда знал бы, что писал Фанон о «насилии как о духовном очищении».

Которое «освобождает местного жителя от комплекса неполноценности, от отчаяния и пассивности», сказал ты. В глазах у вас с Саидом промелькнуло мгновенное узнавание, и вы хором сказали: «Насилие вооружает его бесстрашием и восстанавливает чувство собственного достоинства»[20].

Теперь понял, почему мне даже как будто нравится этот тип? – сказал Мона Лиза Саиду.

Чтение Фанона – все равно просто чтение, сказал Саид. Конечно, лучше, чем ничего. Но, кроме этого, надо еще что-то делать. А для этого нужно выбрать верное насилие, такое, которое сделает из тебя мужчину, а не вора. Ахмед, ты понимаешь, почему ты и вот этот вор, который меня обокрал, не мужчины?

Роллинг вздохнул. Потому что мы не до конца преданы делу?

Именно, сказал Саид.

Он смотрел на тебя, и похожий взгляд ты уже замечал у соблазнительной секретарши – едкая смесь жалости, презрения и понимания. Ты хотел что-то возразить, сказать, что, может, ты и не совсем мужчина (больше), однако ты всегда был очень, очень предан делу, и вот посмотрите-ка, куда тебя завела твоя преданность. Но ты выключил себе звук, потому что хотел еще пожить и поговорить, и правильно сделал.

Вставай, сказал Саид. И уходи.

Обмудок, пробормотал Роллинг.