Преданный

Ты не хотел умирать, как Элвис, верхом на унитазе, да и в твои планы не входил побег из туалета, где не было ни окошка. Для твоего плана вполне хватало почти закрытой двери, за которой ты мог снять ключ от квартиры с кольца, на котором висели еще и ключи от машины Шефа. Но поскольку соблазнительная секретарша могла через приоткрытую дверь слышать все подробности твоей низменной личной драмы, ты расстегнул штаны, опустил сиденье, уселся и, возясь с ключами, притворился, что совершаешь все необходимые движения. Однако, к несчастью – или к счастью, это уж как посмотреть, – твои движения имели продолжение, или, может, двигателем стали твои чувства, удивив тебя, как оно иногда и бывает с чувствами, своей внезапной, неподдельной силой – господь, сказала из-за двери соблазнительная секретарша, – когда ты ненароком напомнил себе Третий закон Ньютона о том, что сила действия равна силе противодействия, и раз уж одно отверстие громко о себе заявило, то и другое отверстие разразилось болезненным стоном, в котором также читались удивление и облегчение, ведь ты не знал, что держишь это в себе, эту неумолимую, бесконечную змею, ползшую из твоих кишок, этот непотребнейший, копившийся годами осадок, чья толщина, плотность и зловонность наводила на мысль, что этот мертвый кишечный монстр был тем самым упорным веществом, которое твое тело не могло до конца переварить – Да хватит уже! – кричала соблазнительная секретарша, – он был темной материей твоей внутренней тьмы, библейской скверной, таившейся в закутках и закоулках поворотов и заворотов твоей длинной и петлистой кишки, которая, по мнению многих, у тебя была тонка – господи боже, ну правда, сказала соблазнительная секретарша, – и вот наконец ты, кажется, вывинтил этот винтик, но пока он уклончиво из тебя выверчивался, уникальный, как промышленно загрязненная снежинка, неповторимый, как твоя морально загаженная личность, ведь два порождения одного нутра и то не могут быть одинаковыми, внезапная пустота, вызванная стремительным отбытием твоего кишечного обитателя, отдалась в тебе почти той же болью, что и сам процесс его эвакуации, и ты, всхлипывая, попытался смыть свой безклизменный катаклизм, однако туалет не проглотил его, а поперхнулся, и ты, видя, как несчастный, истерзанный галльский унитаз давится твоими отходами, с ужасом и стыдом захлопнул крышку, отмыл руки от всех следов своей жизнедеятельности, нацепил виноватую улыбку и вышел, держа в протянутой руке ключ от квартиры, который преисполненная отвращения, но по-прежнему соблазнительная секретарша велела тебе оставить на полочке у двери, чтобы ей не пришлось самой его трогать.

Остановившись в дверях, ты спросил: можно мне надеть какие-нибудь ботинки Шефа? Ты был в одних носках и пояснил, что, когда уходил со склада, Мона Лиза сказал: а туфли твои я так и не разлюбил, – и ты был вынужден отдать ему свою обувь от «Бруно Мальи», которая стоит как месяц платы за квартиру. Соблазнительная секретарша сказала: бери и вали отсюда, – и ты, по-прежнему героически не замечая ее очень заметного тела, одарил ее самой ослепительной своей негодяйской улыбкой и сказал: а знаешь, мы бы с тобой отлично сработались, – на что она ответила: помнишь, что я тебе про яйца сказала?

Вот так вот тебе и достался ключ от машины Шефа, который ты в туалете отцепил от его квартирного ключа, понимая, что соблазнительная секретарша попросит тебя его вернуть. Ты взглянул напоследок на Мадлен, увидел, как подрагивают во сне ее веки, и задумался, снится ли ей хороший сон или кошмар. Прежде чем закрыть дверь, ты оттиснул ее спящее лицо на мягком воске своей памяти, надеясь, что лицо это закроет собой недремлющее лицо коммунистической шпионки. Где бы она ни была, что бы с ней ни случилось, ты знал, что она все равно тебя видит.

Глава 19