Преданный

Наконец ты осип, и у тебя не было ни хуя больше. Ты, конечно, мог бы продолжать до бесконечности, пусть сотрудники и пациенты и дальше смотрели бы на тебя как на сумасшедшего, пока ты раскатывал по парку с добрым старым господином. Бедняги! Какие же они все заурядные. У каждого всего-то по одному сознанию и одному лицу. А ТЫ – и про тебя мы тоже не будем забывать – человек с двумя сознаниями, человек с двумя лицами, человек с двумя дырками в голове, суперчеловек, у которого в два раза больше хуев, которыми он может вас обложить! Так что пошла ты на хуй, La France, за то, что так хуево со мной обошлась, и спасибо тебе, La France, за то, что сделала из меня цивилизованного человека! C’est la vie! Опять двадцать пять.

На самом деле ты не слишком-то боишься обидеть доброго старого господина. Он из тех немногих людей – а возможно, и вовсе один такой, – кого как будто бы и не раздражают твои вечно надетые черные очки. Ты так повелся на взгляд его добрых старых глаз, на его искреннее любопытство, что рассказал ему о себе все. Все началось с вопроса, когда он спросил: откуда вы родом? Обычно от таких вопросов ты приходил в ярость, но добрые старые глаза доброго старого господина заставили тебя замолчать, задуматься, а затем – постараться ответить искренне, как будто бы тебе и вправду не хочется послать его на хуй. Ты рассказал доброму старому господину, откуда ты родом, и когда он в ответ понимающе что-то забормотал, ты рассказал ему о своей бедной прекрасной матери, и когда он забормотал снова, ты начал разматывать перед ним весь клубок своей жизни за вычетом всевозможных аморальных, непристойных и фатальных деяний, в которых ты был замешан. Ты проговорил целый час – под влиянием понимающего бормотания и теплого взгляда голубых глаз доброго старого господина, который так сочувствовал тебе, так интересовался тобой. Тебе впервые показалось, что кто-то по-настоящему тебя понял, по-настоящему услышал, и кто – совершенно чужой тебе человек! Ты не мог остановиться. Твоя жизнь разматывалась в парафразе, в кратком изложении, не всегда последовательно, ты ведь так торопился, тебе столько всего нужно было сказать, отрывки и обрывки твоей автобиографии превращались в хайку, эпиграфы, фрагменты, и все это время добрый старый господин бормотал и иногда говорил: ah, bon? Наконец спустя час ты закончил и с нетерпением поглядел на доброго старого господина, выжидая, что же он скажет, и добрый старый господин светло улыбнулся, как Христос, или как Будда, или Санта-Клаус, или Сталин, или Мао, или Хо Ши Мин, и спросил – с нежностью и теплом, с интересом и сочувствием, с благожелательностью и состраданием:

Так откуда, вы сказали, вы родом?

И вот вы с ним раскатываете по «Райскому саду», странная и в то же время идеальная пара: ты никак не перестанешь вспоминать, он никак не перестанет забывать. Ты снова и снова заполняешь пробелы в исходном парафразе твоей жизни – в том числе и аморальностью, непристойностью, фатальностью, всеми твоими поступками и проступками, не забывая о своей дочери Аде. Она относится как к поступкам, так и к проступкам, хороший же ты дал ей старт в жизни, она родилась из твоего семени, что делает ее на четверть француженкой, на три четверти вьетнамкой и на сто процентов ублюдком, потому что она тоже, как и ты, рождена вне брака. Ты не знаешь, встретитесь вы с ней когда-нибудь или нет, и при мысли об этом приходишь в ужас, ведь такого отца, как ты, дочь может разве что разнести в пух и прах в своих мемуарах. Доказательств у нее будет предостаточно – два тома твоей исповеди, например.

Доказательства, говорит юристка во время следующего своего визита. Она интересуется тобой, еще бы, такая у нее работа – быть представителем непростительного. Из всех трех твоих читателей с ней сложнее всего. Твоя тетка-редактор читает ради стиля и сюжета, образов и лейтмотивов, маоист-психоаналитик выискивает в тексте анальные и эротические фиксации. Признаться, ты и вправду часто говоришь то «срать», то «ебать», но только потому, что это два основных вида человеческой деятельности!

А что насчет вашего эдипова комплекса? – как-то раз спросил он.

Эдипова комплекса? Я вас умоляю. Этому вас учили ваши профессионалы в Высшей нормальной школе? Аналы, хе-хе-хе, профессии.

Он закашлялся, нахмурился, записал что-то себе в блокнот и сказал: и что насчет вашей трактовки Эйфелевой башни как – как это вы там выразились? – «гигантского хера»?

Во-первых, так ее назвал Шеф, и, во-вторых, это и есть гигантский хер! Не я создаю весь абсурд в мире! Я просто его замечаю!

Доказательства, говорит красивая и неулыбчивая юристка, листая исписанные тобой страницы.

Она сидит в кресле у тебя в комнате, ты сидишь в кресле-каталке старого доброго господина, а он смотрит на вас обоих со своей кровати, восседая на троне из подушек.

Их много, говоришь ты.

Но одного, самого важного, по-прежнему не хватает.

Разве ты не должна меня защищать?

Чтобы защитить клиента, я должна знать все, что мой клиент сделал.

Или чего не делал.