Преданный и проданный

Приходя в себя, Екатерина всё ещё сучила ногами, сталкивая с себя жаркую перину. Бухало сердце. Повернув голову, увидела несмятую половину постели, взглянула за окно — утро как утро, синеет небо, золотится лист, под окнами слышны чёткие шаги — это караул. Поднявшись, распахнула окно и с наслаждением вдохнула утреннюю прохладу. У цоколя здания пламенели розы. Вдоль аккуратно подстриженных шпалер шёл караул, ведомый голубоглазым корнетом. Она залюбовалась ритмом его движений, статью фигуры. Дождавшись завершения церемониала смены часовых, позвала:

— Господин корнет!

Он недоумённо оглянулся, но, увидев, кто его кличет, подобрался и зарысил на зов императрицы. Подбежав, козырнул, щёлкнул каблуками, звякнул шпорами, улыбнулся:

— Здравия желаю, Ваше Величество! Слушаю вас.

От улыбки лицо его сделалось совсем детским, а щегольские усики, светлые, подкрученные аккуратными колечками, казались приклеенными над пунцовой губой. Екатерина внимательно оглядела его крупную фигуру, туго обтянутые лосиной бугры мышц на бёдрах, крупные ладони.

— Как звать тебя, юноша?

— Александр Васильчиков, Ваше Императорское Величество. — Он напрягся, отчего все стати его фигуры выявились ещё рельефнее.

— Подойди поближе... ещё, ещё... — Она перевесилась через подоконник так, что ставшие с годами достаточно пышными её прелести, сдерживаемые кружевным выкатом пеньюара, обнажились едва не полностью, и потрогала кончиками пальцев усы Васильчикова, будто невзначай коснулась губ. У корнета от напряжения на лбу выступили капли пота. Она рассмеялась волнующе и зазывно: — О, милая юность! Ты не хотел бы сегодня сопровождать меня во время охоты?

— Ваше Величество... явили Божескую милость... служба, — беспомощно пробормотал он.

— Какая чепуха, тебя сменяет с поста императрица. Войди ко мне, я напишу распоряжение. — Она запустила пальцы в кудри юного воина.

Они ехали рядом — императрица и корнет. Он сидел на крупном жеребце, игриво откинувшем хвост, стегна его двигались мощно, будто жернова. Молодая кобылка Екатерины послушно ступала бок о бок.

Два парика на дворцовой аллее склонились друг к другу.

— Отправилась на охоту, — констатировал один.

— Вы не точны, мой друг: вошла в охоту.

— Вас ист дас?

— Так мой батюшка говорил о кобылице, когда приспевала пора вести её к жеребцу.

— Жалко юношу: не созрел ещё до полного мужества, надорвётся...

Они прыснули смехом и разошлись.

Пылила карета, отталкивая вспять вёрсты. Потёмкин спешил на зов любви.

2

Екатерина в чепце, салопе и очках вязала нечто из толстой шерстяной нитки. Вид у неё был совсем не державный, она никак не походила на императрицу шестой части земной суши, скорее на добрую муттерхен из старой немецкой сказки, которая вяжет тёплый набрюшник своему супругу и повелителю. Исполняющий обязанности повелителя был тут же, но, увы, тянул он лишь на внучатого племянника из бедной семьи — пристроившись у ног муттерхен на скамеечке и расставив руки, держал на них моток пряжи и послушно спускал её то с одной, то с другой руки. Несмотря на белый, шитый золотом мундир, богатые атласные штаны небесной расцветки, погоны генерал-поручика и завитой парик, Васильчиков являл собой вид жалкий — ни дать ни взять Трезорка, который служит перед хозяйкой, приподняв передние лапки. Екатерина, потягивая нить, время от времени посматривала в голубые и безмятежные глаза таланта, но не находила в них ни малейшего проблеска мысли, одни лишь преданность и праздность.

— Голубчик, о чём ты думаешь?

— Ни о чём, мутти.

— Так-таки ни единой мысли?

Он напрягся, помолчал, но признался со вздохом:

— Ни единой, муттерхен.

Спицы в руках Екатерины забегали быстрей, Васильчиков раскачивался подобно китайскому болванчику, спуская нитку то с одной руки, то с другой.

— Тебе удобно?

— Удобно, муттерхен.

— Что ты заладил: мутти да муттерхен?

— Так велели, Ваше Величество.

— Мало ли велела, а ты ослушайся разок.

— Не смею, муттер... матушка.

Спицы в руках Екатерины заходили так, что видно было только их сверкание.

— Тебе неудобно сидеть. Встань. — Васильчиков встал, всё так же протягивая руки и преданно глядя в глаза.

— А может, сидеть удобнее?

— Удобнее. — Васильчиков сел.

Спицы остановились, Екатерина вздохнула.

— Или стоя удобнее?

— Стоя. — Он поднялся.

Екатерина поджала губы, бросила рукоделье в корзинку. Он стоял, держа пряжу на руках.

— А что, голубчик, не лечь ли нам в постельку?

— Ага. Только вот... я... только...

— Что?

— Пряжу положить или как?

— А ежели с пряжей... сможешь?

— Как прикажете, матушка.

— Да брось ты эти нитки! — вскричала Екатерина. — Я жду.

Васильчиков аккуратно складывал в корзину пряжу. Потом принялся расстёгивать мундир.

— Ты почто раздеваешься?

— Велели в постель.

— Я передумала, давай в шашечки сыграем, в поддавки!

Васильчиков принялся застёгивать пуговицы. Екатерина всплеснула руками:

— Боже мой, что за телок, почему не возразишь, не ослушаешься... Так в постельку или в поддавки?

— Как велите...

— Друг мой. — Екатерина положила руки на плечи юноши, заглянула в глубь глаз. — Тебе десять тысяч червонцев и десять тысяч мужиков хватит? И чтоб немедля за границу!