Преданный и проданный

— Хватит дуться, дурень. Ha-ко побалуйся сладеньким. — Он сунул Гришке бокал вина.

Вот так и произошло прощание с детством: с одного конца больно, с другого сладко.

7

Екатерина занималась в своём кабинете русским языком. Откинувшись в кресле, она подняла глаза к потолку и повторила:

— Я буду пить воду. Я напьюсь воды. Я попью воды... — С мучительным изумлением воскликнула: — Боже, что за язык! Один стакан, одни губы, одно действие, а сколь разно произношение... Господин Ададуров, — обратилась она к наставнику, ещё не старому человеку с лукавым, немного обезьяньим лицом и умными карими глазами, одетому на старый манер в кафтан и сапоги, — можете вы мне разъяснить, в чём различие фраз?

— Могу, матушка княгинюшка, — ласково и напевно отозвался наставник, дружелюбно улыбнувшись Екатерине. — Язык заковыристый, его с молоком кормилицы постигать надобно. Вы ещё не сказали: «я стану пить воду», «я выпью воду», «я выпью воды», «я попью воду»... Да, да, и губы одни, и стакан один, как вы изволили сказать, а действия всё же разные. В одном намерение, в другом — уверенность, в третьем — убеждённость, в четвёртом — исполнение, полное, неполное, чуть-чутошное... Я, ваше высочество, над грамматикой сейчас работаю и каждый день не перестаю восхищаться богатством и разнообразием речи россиян, неожиданностью и живостью образов сего чудного языка. Чтобы овладеть им, надо упражняться каждый день, привыкнуть думать по-русски... — Он с уважением взглянул на Екатерину. — Изумлён и восхищен вашей настойчивостью, трудом неустанным, Екатерина Алексеевна. Зачем вам это?.. Иные, жизнь прожив в России...

— Кто хочет постичь душу народа, должен знать его язык, — ответила Екатерина с полной серьёзностью.

— Позвольте, ваше императорское высочество, слова эти предпослать моему труду. — Ададуров поклонился низко и церемонно.

— Ох уж, льстец вы этакий... — Екатерина звонко засмеялась. — Однако на сегодня хватит, я утомлена. Встретимся завтра, в тот же час.

Ададуров, откланявшись, тихо удалился, а Екатерина прошлась по кабинетику, повторяя:

— Я буду пить воду, я попью воды, я напьюсь воды... — Шагала и шагала, шепча слова, подошла к окошку, прильнула лбом к холодному стеклу.

По жёлтому сумеречному небу бежали неопрятные, грязные тучи. Мокро блестели закиданные опавшими листьями садовые дорожки. Напитанная осенней водой земля казалась голубой. Чёрными корявыми сучьями тяжело качали голые деревья.

Посвистывал ветер, постукивая плохо пригнанной рамой, издалека долетали редкие удары колокола...

— Я выпью воды, я попью воды, я напьюсь воды, я допью воду! — упорно и зло, словно преодолевая преграду, с вызовом твердила Екатерина.

Стукнула дверь, и в кабинет, громко щёлкая по паркету каблуками, вошла Чоглокова.

Екатерина раздражённо обернулась:

— Мария Симоновна, когда вы научитесь стучаться, входя?

— Я не горничная, — поджала и без того узкие губы фрейлина. — Вы прекрасно знаете, что согласно с полномочиями, данными мне императрицей, я имею право, не испрашивая позволения, войти к вам в любую минуту.

— И вам не совестно?

— Я служу её величеству. — Чоглокова не без язвительности присела в книксене.

Екатерина с ненавистью посмотрела на молодую ещё, но уже совершенно утратившую свежесть женщину: худощавое, в ранних морщинах лицо, плоская фигура, которую не сделали более женственной ни пышные юбки, ни явные признаки очередной беременности.

— Служить — это не значит шпионить.

— Я лишь исполняю свой долг, как вы это не поймёте? — Чоглокова представлялась Екатерине неким механизмом для исполнения служебного долга. — В указе императрицы, коим определены ваши и мои обязанности, сказано: великая княгиня обязана всячески ублажать своего мужа, привлекать к себе, склоняя к продолжению рода... А минувшую ночь его императорское высочество вновь не посещали вашу спальню. Доколе это будет?

Екатерина немедленно взорвалась:

— Поручение императрицы не даёт вам права издеваться надо мной, госпожа Чоглокова! — Но гнева хватило лишь на эту фразу, из глаз Екатерины полились слёзы. — Как... как вам не совестно, вас Бог накажет!

На деревянном лице фрейлины не отразилось ничего. Она сухо ответила:

— А вы побольше плачьте, тогда и вовсе опротивеете супругу.

Екатерина, пытаясь сдержаться, глотала слёзы, но они бежали по лицу неудержимо, и Чоглокова, вдруг всхлипнув, проговорила совершенно человеческим голосом:

— Мой кобелина, думаете, лучше? Вы, Екатерина Алексеевна, за Лизкой Воронцовой приглядите-ка, уведёт она мужа, уведёт... — Умолкла и, преодолев минутную слабость, неожиданно доложила: — Его императорское высочество велели передать, что после ужина приглашают к игре в карты:

Екатерина, наконец справившись с собой, спросила:

— А где он... его высочество сейчас?

— В музыкальном салоне, — с каменным лицом ответствовала Чоглокова. И вдруг округлила глаза: — С Лизкой!..

8

Нот, как известно, герр Питер не знал, хотя слухом обладал вовсе не плохим. Вот и сейчас он абсолютно верно, не выпадая из тона, следовал за клавикордом, у которого сидела Лизка. Играли Скарлатти, модного при дворе Елизаветы.