Преданный и проданный

Потом ещё раз. Потёмкин всхрапнул. Подождав немного, Тимофей беззвучно запрыгнул в комнату, скрутил козью ножку из оторванного куска бумаги, достал из кармана трут, кресало, высек искру. Струйка желтоватого дыма, изгибаясь, поползла вверх. Тимошка наклонился к Григорию и, набрав в рот едкого дыма, вдул его другу в ноздрю. Гришка захлебнулся и вскочил, ошалело выпучив глаза. Глядя, как он задыхается в кашле, Тимофей захохотал, ухватившись за бортик и откинувшись назад.

Откашлявшись и утерев слёзы, Гришка схватил друга поперёк тела, кинул на бильярдный стол и, загнув салазки, от всей души отвесил ему порцию горячих, приговаривая:

— Ещё оладушка, ещё... С пылу, с жару... — Тимоха визжит, пытаясь вырваться, но Гриц неумолим: — Вот ещё потешка. Не в казарме, чать, потешки прощать!

На шум и визг в библиотеку вбежал привратник, он сильно постарел, но по-прежнему полупьян.

— Что стряслось, барин? Злодея, никак, словил?

— Да нет, гимнастика, — отпустил Тимошку Григорий.

Окинув мутным взором комнату, старик упрекнул:

— Опять до свету читал. Спалишь усадьбу, книгочей, спалишь...

— Поди вон, старый.

— Пойти-то пойду, но прежде... — Привратник, явно не спеша, с преувеличенной аккуратностью погасил свечи.

Гришка, насмешливо глядя на него, разрешил:

— Да уж возьми там, за шторой, и катись.

— Ша, ша, ша, ша... — Старик почему-то на цыпочках подошёл к окну и, уважительно достав из-за шторы бутыль, жадно припал к ней.

— А ты чего ни свет ни заря припёрся? — повернулся Потёмкин к Тимофею. — Да ещё при полном параде?

Тимоха любовно одёрнул свой капральский мундир Семёновского полка.

— Забежал домой пораньше, в наряд ставят — колодец копать, так я к батьке, чтоб двух дворовых дал за меня отработать.

— А ты к девкам на языке мозоли натирать?

— Скажешь, на языке, есть и другие способы девок потешить... — Они дружно захохотали. — Всё книжками шебуршишь. — Розум кивнул на стол. — В архиереи, что ль, готовишься?

— Хоть в архиереи, хоть в генералы, абы сапоги самому не чистить.

— Приходи, Гриш, нынче к нам песни играть, бандуристов батя зазвал. Ну и особы некоторые будут... — Тимошка кокетливо повёл глазами.

Григорий игривую тему не поддержал, потянулся, раскинув руки. Был он смугл до черноты, высок, широк в плечах и плотен в талии.

— До того ли, Тимоша. Боюсь в университете от курса отстать, а осень не за горами.

— Где ещё та осень! — беспечно махнул рукой Тимоха. — А пока веселись, душа молода. Может, взбодримся? — Он показал рукой на штору.

— Хошь — взбодрись, а я другим способом.

Минуту спустя он, скинув халат, стоял в исподних, а Тимофей, поднявшись на скамью, прилаженную к срубу колодца, поливал его ледяной водой из бадьи. Оба гоготали, один — от озноба и радости, другой — из сочувствия.

3

Вечером в усадьбе Разумовского собрались гости для концерта. Их было немного — человек двенадцать. Тут был и брат хозяина — гетман, командир Измайловского полка и президент Академии наук Кирилла Разумовский, мужчина средних лет, благообразный, аккуратный, архимандрит Досифей — как и положено архимандриту, усатый, бородатый и волосатый, с глазами истинного жизнелюба, полковник Василий Иванович Суворов — подтянутый, с подвижным лицом и живыми глазами, поручик Преображенского полка Пассек, рослый, бровастый и, судя по застылости черт лица, не отягощённый интеллектом, две дамы в чёрном одеянии: молодая хорошенькая Поликсена Пчелкина и дебелая, в годах матрона — истинный мордоворот.

Тимоха и Григорий, как того требовали приличия и возраст, притулились сзади в уголке. Хозяин, Алексей Разумовский, давал последние указания бандуристам: как-никак профессиональный певец в прошлом, он имел что посоветовать, а кроме того, ему как бывшему хуторянину приятно было побалакать с земляками. А они глядели на него, как на Бога, — не что иное, как дивный голос вознёс хуторского певчего в хористы, а затем и в фавориты императрицы, дав графское достоинство своему хозяину и его брату младшему Кириллу. Последний, взятый прямо из самой гущи хуторской жизни, едва умевший читать по слогам, был отправлен прямиком в Европу, откуда после двухлетнего образования вернулся в Россию и, не имея полных девятнадцати лет, был возведён в должность президента Академии наук, а затем облечён высшей военной и гражданской властью на ридной Украине — стал её гетманом.

Разумовский-старший позвал с сильным украинским акцентом:

— Гриц, э, Гриц, ходи сюда!

Гришка, пробираясь меж кресел, подошёл к бандуристам, коих было с добрый десяток, да ещё вдвое больше хористов, одетых в шаровары и вышитые сорочки, бритоголовых и чубатых, хотя все они и были из домашней капеллы Разумовского.

Выслушав хозяина и пошептавшись с главой бандуристов, Гришка стал впереди хора. Сивоусый музыкант обернулся лицом к капелле и тронул струны инструмента, товарищи ответили ему согласным звучанием.