Преданный и проданный

— То-то, не пустое сказано: нам, русским, не надобен хлеб, мы друг друга едим и сыты бываем... Кто есть достоин судить добро и зло кроме Всевышнего, и кто утвердит правоту того? Молчишь? То-то. — Амвросий рассмеялся. — А и хорош же ты, парень, не лжёшь, не туманишь. Только совет мой: остерегись, в открытую душу кто с добром, а кто с кистенём, попадёшь на мракобеса, горе тебе. Ещё спасибо за пение твоё чудесное, хоть, скажу по чести, не божественное оно, сверх меры страстен ты и жизнелюбив, не подлежит душа твоя святости, и быть тебе генералом, но не монахом.

— И про то донесли?

— Сам вижу — молод, здоров, напорист, чем не генерал? Мать Марьяна!

От группы людей, стоящих поодаль, отделилась давешняя старушка и нырнула в соседний покой, сей же час оттуда пошли один за другим служки, внося блюда и напитки. Судя по цвету, в бутылях колыхалось не только церковное вино.

Откуда-то взялись женщины. Поймав удивлённый взгляд Григория, Амвросий сказал:

— Радости земные угодны Богу в людях. Садись подле, укрою от греха.

Но грех подобрался с другого боку: по правую руку оказалась вовсе не старая и не заморённая постами монашка. Кинув на Григория нескрываемо восхищенный взгляд, она сразу же, будто невзначай, притулилась к нему бедром, благо сидели не в креслах, а на скамьях.

— Восславим Господа нашего и возблагодарим его за щедрость! — Амвросий снова произнёс заветные слова: — Христос воскресе!

Монашка сразу потянулась христосоваться.

И началось обычное и обильное застолье с щедрым возлиянием.

Через какое-то время Григорий и его соседка Софья встретились руками под столом и, сцепив их, никак не могли разъять. Потом они стояли в полутьме коридора, слившись устами и телами. А утром проснулись в одной постели под кровом монастыря, и Григорию — не в первый и не в последний раз — пришлось уходить окном, не подав руки хозяевам дома.

Не об этой ли монашке вспоминал потом Потёмкин, говоря: «Надлежало б мне приносить молитвы Создателю, но — ах! — нет. Зачал я по ночам мыслить искусно, каким побытом сыскивают люди себе любовниц горячих... на смертный грех сей довольно-таки предоставилось мне много всяких способов»?

2

Ректор Мелиссино, всматриваясь в бесстрастное и отсутствующее лицо Потёмкина, говорил ровным, ничего не выражающим голосом:

— Отмечено, что вы систематически пренебрегаете посещением лекций в университете. В нынешнем году отмечено полное нехождение вами на лекции профессора логики Богдановича-Шварценберга, риторики — Ивана Фокича Михельмана, а также отмечено...

Потёмкин соизволил включиться в разговор:

— А также других, кои читают лекции так, что мухи дохнут на лету, ваше превосходительство. Некоторые из оных наставников нашего ума со своих студенческих лет в книги не заглядывали и несут нам свет звёзд, угасших ещё в минувшем веке. Потому и не считаю нужным являться к этим старьёвщикам.

Мелиссино и бровью не повёл: ему были привычны и безразличны возражения студента, он просто выполнял свой долг.

— Наука не действо шутовское и интересной быть не обязана, а учёное достоинство профессоров определяется не отзывами студентов, а советом университета и утверждается указом императрицы. Отмечено, кроме того, что на лекциях по богословию вы вступаете в пререкания, ставя под сомнения догматы святой церкви. Вами не выполнено задание Фёдора Фёдоровича Фогельхейма по описанию земель села Чижова Духовищинского уезда, избранного вами для выполнения оной работы...

— Завтра же отправлюсь, ваше превосходительство, прикажите выдать прогонные и кормовые.

Мелиссино, не слушая, гнул своё:

— Буде вы останетесь в неприлежании науке, я вынужден сделать представление об отчислении вас от университета за нехождение и небрежение. Вам понятно?

— Досконально. Когда смогу получить прогонные и кормовые?

Мелиссино закончил административный ритуал, и могущество его на этом иссякло. Он укоризненно покачал головой и пожурил Потёмкина отечески:

— Эх, Григорий Александрович, да при твоих способностях и уме остром ты годиков через пять сидел бы на этом вот моём месте.

— А зачем, Иван Иванович? Чтобы пенять на леность таким оболтусам, как я?

Они рассмеялись и разошлись.

3

— Като, — послышался шёпот за дверью, и раздалось: — Мяу, мяу...

Екатерина, обмахнув себя пуховкой и мельком глянув в зеркало, приготовилась к приятной и долгожданной встрече.

— Войдите.

В дверь просунулась круглая физиономия Нарышкина-младшего, Левы. Он вошёл, отвесил церемонный и шутливый поклон. Екатерина ответила таким же книксеном и снова уставилась на дверь, но больше никого не было. Утирая пот и смущённо опустив глаза, Лева пробормотал:

— Серж не придёт, Като.

— Не... придёт? — Она недоумённо вздёрнула брови. — Ты передал мою записку? — Нарышкин кивнул. — Ну и...

— Он сказал, что нынче занят в манеже.

— А... завтра?

— Приглашён на обед к шведскому посланнику. — Нарышкин отвёл взгляд в сторону и в угол.