Предать нельзя Любить (СИ)

Малыш на время успокаивается. Дремлет, вздрагивая. Такая горячая, что даже не касаясь, ощущаю исходящий от неё жар.

Дышит опасно. Прерывисто.

Жду, когда температура спадёт, а она наконец-то погрузится в сон, но минут через двадцать Арина снова открывает глаза.

– Мне плохо, – шепчет болезненно.

– Я вызову скорую, – говорю обеспокоенно, поднимаясь.

– Не-ет, – округляет глаза от страха, и сама берётся за мою руку. – Полежи ещё. Со мной.

Я молча киваю.

– Как ты мог? – спрашивает обиженно, как дитя. – Так быстро нашёл мне замену.

Увожу виноватый взгляд и медленно подыхаю.

– Мне больно, – выдыхает тихо. – Мне так больно, Арс.

Хочу дотянуться до её щеки, чтобы смахнуть хрустальную слезинку, но Малыш отстраняется, словно напоминая, что не желает моих прикосновений. Вообще, больше в них не нуждается.

Убираю руку, сокращаю расстояние между нами и максимально бережно сдуваю прозрачную каплю с бледного лица. Окидываю взглядом пухлые розовые губы, крошечный носик и наполненные болью, стеклянные глаза.

– Я жить не хочу, – продолжает Арина шептать в полубреду. – Хочу умереть, – всхлипывает. – Не смогу дальше.

Понимаю, что бредит в лихорадке, но от этого не легче.

– Дурочка, – осекаю нежно, ещё раз дую на лицо. Это единственный контакт, который мне доступен. – Всё наладится. Впереди чудесная жизнь.

– Не хочу, не хочу, не хочу.

Мне казалось, что хуже быть уже не может. Что от сердца давно ничего не осталось, но Арина Плевако с точностью отыскивает его жалкие останки и режет их на куски. Добивает последнее.

Когда она немного успокаивается, поднимаюсь и плетусь в ванную. Там долго пялюсь в зеркало на свою опухшую рожу, уперев ладони в стену.

Аналитический склад ума заставляет разбирать по этапам собственные поступки и произошедшие события. Какими бы они ни были абсурдными.

Как человек организованный, я часто с искренним непониманием относился к доверителям, которые даже в зале судебных заседаний не могли оставаться спокойными. Ругались с ответной стороной, эмоционировали, вели себя безобразно, не стесняясь судей и их помощников.

Для меня это всегда было чем-то вроде проявления неадекватности.

Как так не можешь себя сдержать? Ты ведь человек разумный?!

Сам же попал в ту же ловушку и наворотил такой херни, что вовек не разгрести.

Не простит. Не сможет.

Жить не хочет. Из-за меня.

Когда картина, отражающаяся в зеркале, становится до такой степени омерзительной, что нет больше сил, снова ведусь на беспросветную внутреннюю боль и со всего размаха луплю по стеклу, раздирая кулак в мясо.

Парадоксально, но становится легче.

Снова отправляюсь на кухню, где наспех заматываю руку и вызываю скорую. А вернувшись в спальню, пытаюсь разбудить Арину, но она никак не реагирует.

Глава 34. Арсений.

В больничном коридоре пустынно и темно.

Кушетка, на которую я уселся, поскрипывает и этим действует на нервы. Светящаяся табличка с надписью «Реанимационный блок» безжалостно лупит по глазам.

Где-то там, за тонкими стенами мой Малыш.

Пока дожидался скорую помощь, успел спуститься на второй этаж к Елене Степановне, чтобы отыскать в вещах Арины документы. Женщина охала, плакала и судорожно разводила руками. Рассказывала, как лечила и отправляла в больницу, на эта упрямица только кивала.

Параллельно тут же набрал Глебу.

На часах к тому времени было уже глубоко за полночь. Несмотря на это, Громов ответил незамедлительно, совершил пару звонков и договорился с главврачом единственной нормальной частной клиники в городе, куда нас в итоге и приняли.

Вернувшись в квартиру, оставил входную дверь открытой и отправился в спальню. Прилёг рядом с Ари.

Тогда она ещё периодически приходила в себя, но больше бессознательно. Что-то шептала, плакала.

Так и лежал… поглаживал горячую, шелковистую кожу и отчаянно вспоминал все молитвы, которые рваными обрывками остались в памяти ещё с детства.

В тот момент точно осознал.

Пусть не прощает. Пусть злится. Ненавидит.

По хрену.

Только живёт. Потому что, если не справится, не выкарабкается – сам сдохну.

Уже сейчас, когда Арина наконец-то под присмотром врачей, становится немного легче. Потираю переносицу пальцами и прикрываю глаза, тело гудит от напряжения. Правый кулак, разодранный в мясо, ломит и требует внимания, но я стараюсь об этом не думать.

В голове ни единой мысли, кроме как о ней.

Ни одной, блд.

Чем я жил последние недели? Какие дела вёл? Чем занимался? Кто был рядом?

Полный ноль. Штиль. И одиночество.

До тех пор… пока не увидел подписанные от руки ячейки в аптечке на собственной кухне, вообще не подозревал, как много в моей жизни одиночества.

Слева раздаются шаркающие шаги.

Дёрнувшись, уставляюсь вправо и слежу за тем, как ко мне приближается Луневич. В спортивном костюме и тапках даже не сразу его узнал.

Подойдя, останавливается и медленно озирается по сторонам.

Кушетка в коридоре одна. Моя.

Кивает на неё, глядя мне в глаза, и ждёт.

Стискиваю зубы, но к краю пододвигаюсь.

– Сидишь, коллега? – спрашивает Виктор, размещаясь рядом. – Сиди-сиди, – ядовито произносит и заваливается на выкрашенную в светло-серый цвет стену.