Предатель.

Погром разбушевался с новой силой. Евреи окраин прятались, а кто побогаче – уезжал в загородные дома: и все проклинали день, когда праотцы, забыв завет патриархов, оставили землю обетованную и поселились в этой Гоморре, вскормленной гнилым выменем римской волчицы. В греческих, македонянских и критских номах, по примеру столицы, запылали еврейские тесавры с хлебом, приготовленным к отправке в Рим.

Тогда префект построил все семь когорт вигилов в колоны и приказал командирам манипул и центурий очистить кварталы и улицы от смутьянов.

Сам Феликс облачился в золоченые доспехи, чтобы внушить бунтовщикам почтение к власти, и выступил с главным отрядом. В первом же переулке его с крыши окатили помоями, и Феликс, посрамленный, ускакал.

Легат лишь посмеялся, узнав о конфузе. Он не хотел вводить войска. Иначе недоброжелатели преподнесут Божественному Тиберию шкурную сколку торгашей, то и дело вспыхивающую по малейшему поводу, как бунт против римской власти.

Адриан брюзжал жене, что в этом городе евреев больше, чем свободных граждан в Риме. Жена, изнеженная и томная, на тридцать лет моложе мужа, вяло отвечала, что нет плохого в умении наживать: перед зеркалом она примеряла изумрудное колье, подарок Константина, богатейшего ювелира города. Тоже из евреев.

Утром третьего дня к легату в канцелярию прибыли представители декуриона и Совета при наместнике во главе с банкиром Александром и Филиппом, прокуратором и главным публиканом южной столицы. Через откупантов компании Филипп собирал налоги вместе с Адриаоном – они были компаньоны и друзья.

Двое сообщили свою обеспокоенность поставками зерна в митрополию. В порту прекратили погрузку пшеницы, а чернь грозила запалить главные хранилища хлеба близ Никополя. Пока смутьянов сдерживали вигилы Феликса. За поставки отвечал легат.

Александр и купцы еврейских политевмов согласились оплатить расходы армии, чтобы усмирить чернь. При этом закупочные цены на папирус, – из-за беспорядков купцы понесли колоссальные убытки! – решили сохранить на уровне прошлого года.

Адриан немедленно приказал командующему Африканским легионом пропретору Октавиану выдвинуть против бунтовщиков регулярные части. Легат распорядился не увечить людей, а лишь рассеить толпу. Зачинщиков передать особому префекту.

За ночь шесть когорт трибуна Квирина вместе с германцами из шести вспомогательных когорт выполнили приказ. Выстроив черепаху, под градом камней они подходили к баррикадам. Саперы растаскивали укрепления. Бунтовщики в панике разбегались. К рассвету смутьянов рассеяли, улицы расчистили для движения.

Чтобы бунт не вспыхнул снова, легат обещал старшинам этнических политевм доплатить из казны ассарий на талант готового папируса.

Греки, македоняне, ассирийцы, иранцы разошлись, тая ненависть к евреям, в очередной раз купившим свое благополучие за их счет.

2

Через октогональный зал Золотого дома братья неторопливо прошли на открытую мраморную веранду.

Отсюда далеко в лазурном море просматривался песчаный мыс и широкая западная гавань Евноста с бурой вспененной водой. На острове Антиродос непреступная стена из белого камня с зубцами и бойницами окружила беломраморный дворец Птолемеев. Рядом, из красного гранита, огромным кубом высился мавзолей Александра Великого. Поодаль виднелись белоснежные колонны Мусейона, купол библиотеки и широкие ступени театра. Перед бухтой громоздились многоэтажные дома Брухейона. Слева, похожее на огромную еловую шишку из мрамора, «росло» святилище Пана. На острове гигантским перстом торчал маяк. Его зеркала из полированного гранита под каменным куполом отражали солнце. Будто сам город горделиво сверкал на сотни стадий окрест.

А дальше большую пристань наводнили торговые корабли и лодки в ряд. На рейде за Фаросом пестрела приспущенными парусами еще целая флотилия: суда ждали, чтобы войти в гавань на освободившиеся у пирса места. От далекого мола грохотал морской прибой, а от пристани, казалось, доносился разноязычный гомон матросов, купцов, перекупщиков и грузчиков: грузчики таскали тюки и короба от лодок к складам и обратно. В действительности галдела толпа прохожих за высоким забором дома.

Старший из братьев, лет тридцати пяти, рослый и широкий в кости, был в халате из тонкого шелка, в хитоне, расшитом золотом и в сандалиях из мягкой кожи. Мелко вьющиеся волосы коротко острижены. Бледное аристократическое лицо портил крупный нос. Природная лиловая синева проступала на пухлых щеках и на безвольном подбородке.