– Я не собираюсь умирать за людей, которые с радостью сожгли бы меня живьем, – сказал Йоши. – Я не собираюсь ждать, когда буси снова выбьют мою дверь, бросят меня в камеру и оставят сдыхать от голода в темном чреве тюрьмы Кигена. Я не собираюсь умирать за людей, которые пожалели бы для меня и каплю мочи, если бы я умирал от жажды. Ни сейчас, ни когда-либо в будущем. Подумай теперь сама и реши, стоят ли они того, чтобы умереть за них.
– Твой брат прав, Хана. – Акихито медленно поднялся на ноги, зажимая рану на бедре. Брат и сестра обернулись. – Тебе следует пойти со своей семьей.
Йоши смущенно моргнул.
– Несомненно. – Он наконец кивнул.
– Это моя вина, – сказал здоровяк. – Я не должен был приходить в ваш дом. Подвергать вашу семью опасности. Простите.
– Акихито… – Из глаз хлынули глупые девичьи слезы, и она, стиснув зубы, вытирала их кулаками. – Я не могу бросить тебя сейчас…
– Тебе надо идти. Многие мои друзья погибли из-за этого. Из-за того, что я мог что-то сделать и не сделал. – Он уставился на свои широкие умелые руки, измазанные кровью и грязью, беспомощно пожав плечами. – Я не хочу вырезать памятную табличку еще и для тебя.
–
Все посмотрели наверх и увидели Дакена, заглядывавшего сквозь решетку ливневой канализации, – черный силуэт на фоне обжигающе яркого дневного света.
– Я пойду вперед, – сказал Акихито. – Выйду через несколько кварталов отсюда, подальше от вас.
– Сделай одолжение, – прорычал Йоши, бросив на него ядовитый взгляд.
Он протянул руку Хане, не сводя глаз с нее.
– Идешь?
Слезы текли по ее горящим щекам. Она ненавидела себя за то, что снова чувствовала себя слабой и напуганной девочкой, ребенком, которого она давно пыталась убить в себе. Ей будто снова было тринадцать. Ее трясло так сильно, что она не могла стоять. Йоши поднялся, сжимая пальцы, залитые алым…
Хана не могла оставить его сейчас. Только не после всего, что он сделал. Для нее.
Хана повесила голову. Сделала один шаг к брату – несколько дюймов и тысячу миль. Взяла его за руку. Она снова посмотрела на большого человека сквозь слезы.
– Прости… – рыдала она. – Акихито, прости меня…
– Всё в порядке, – ответил он, заставив себя улыбнуться. – Ты сделала много. Гораздо больше, чем остальные.
Большой человек виновато посмотрел на Йоши и Джуру, но встретил лишь безжалостный хмурый взгляд и неуверенные печальные глаза. А потом он повернулся, прижал руку к бедру и захромал во тьму, волоча ногу по грязи. Звук его шагов эхом отражался от запотевших стен, отскакивал вглубь туннеля, заполняя собой дыру в груди Ханы и пустоту в ее сердце.
Его шаги постепенно затихали.
– Не переживай, Хана. – Йоши взял ее за руку и посмотрел ей в глаза. – Я буду заботиться о нас. Всегда. Кровь есть кровь, помнишь?
Губы ее дрожали. Щеки горели. В горле застыл комок. Но всё же ей это удалось. Выдавить их. Эти слова. Клятву. Все, что у нее осталось.
– Кровь есть кровь.
36
Добыча
Дождь пел гимн белого шума, стуча по шкуре океана в промежутках между ударами грома. Кочевник прижимался к земле и рычал, опьяненный запахом крови. Буруу поднялся на ноги, встряхнулся, словно промокший пес, глядя, как на загривке молодого грозового тигра встала дыбом шерсть. Юкико осторожно протянула руку и сделала шаг поближе к сопернику Буруу. Ее голос прозвучал в Кеннинге достаточно громко, чтобы услышали оба.
Мысли кочевника прозвучали в ее голове криком, громыхнувшим, как выстрел из железомёта, слишком громко, и ей стало больно. Вздрогнув от напряжения, она выстроила стену между ними в Кеннинге, будто перекрыла реку, чтобы пропускать только тонкую струю. Кочевник был встревожен, чувствовал страх перед лицом этой странной девушки, которая разговаривала с его мыслями. Ее воля обрушивалась на него тяжело, словно сама буря.
Кочевник моргнул, посмотрел на нее прищуренными янтарными глазами. Мысли его замелькали, и у нее снова заболела голова, даже под защитой стены. Она поняла, что у нее снова идет кровь из носа.
Юкико взглянула на самку, которая, как она чувствовала, всё еще кружила над их головами.
Кочевник посмотрел на Буруу и фыркнул – как будто рассмеялся.