Предатель Ты врал мне годами (СИ)

Я широко распахиваю глаза в горячем возмущении и открываю рот в попытке подобрать слова для едкого ответа.

— Козел! — это все, что я сейчас могу сказать высокомерному старому мерзавцу, а после из меня вырывается грубое рунательство, — Пошел ты в жопу!

В эфире тишина, а затем следует смех с резковатой хрипотцой. Он нарастает, а я продолжаю пялится перед собой круглыми и злыми глазами.

Алексей Романович смеется около минуты, а затем кашляет и хрипло спрашивает:

— Полегчало?

— Какой же вы... — подбираю новое оскорбление, но ничего на ум не приходит, —вот просто козел и все.

— И я подозреваю, ты все это давно хотела сказать?

— Да!

— Хорошо, — вздыхает. — Я не чванливый, я — рассудительный, Люба. Не холодный, я —

сдержанный. И презрения у меня к тебе не было. Это ты уже сама надумала.

— Но вы меня недолюбливали, — цежу я сквозь зубы.

— Но тем временем не запрещал вам дружить и закрываться в комнате Богдана, —тихо проговаривает Алексей Романович, и я, кажется, улавливаю в его голосе искорку тепла.

— А лучше бы запретили!

— Да ну? — опять смеется. — А вы бы послушались, да?

— Нет, не послушались бы!

Замолкаю и прижимаю пальцы к переносице. Выдерживаю паузу в пару секунд и говорю:

— Довольно, Алексей Романович. На этом предлагаю закончить. Спокойной ночи.

— Я не буду рад вашему разводу, — строго заявляет мой свекр. — На вашей свадьбе я сидел с кривой рожей, но на разводе...

— На развод никто вас не возьмет.

— Да я сам приеду.

— Да кому вы там сдались?!

— Я посмотрю в ваши бесстыжие глаза и со старческим осуждением поохаю! Мне уже можно! —

повышает голос. — И попричитаю... — делает паузу и продолжает, —а что соседи теперь скажут?!

Не сохранили семью, эгоисты! Ломать, не строить!

Лишили младшего сына семьи! и все в таком духе.

— Спокойной ночи, — сдержанно повторяю.

— Я не шучу. Я приеду на ваш развод.

Сбрасываю звонок и медленно выдыхаю. Богдан так и стоит за моей спиной. Стоит, молчит и буравит мой затылок немигающим взглядом.

— Что?! — оборачиваюсь на него через плечо. — Что ты тут стоишь? Что ты хочешь от меня?

В свете тусклого фонаря Богдан похож на маньяка, который раздумывает над тем, чем убить свою жертву. Топором или ножом? Или задушить?

Да, лучше бы я сбежала и ушла бы в обиду с головой, но я стою на веранде перед.

Богданом и борюсь с желанием кинуться на него с кулаками, потому что это желание не наказать и сделать больно.

Это стремление хотя бы через драку коснуться его и физически почувствовать, что он рядом.

Я хочу объятий, пледа на плечах, поцелуя в шею и теплого шепота, что все будет хорошо. Да, и всего этого я хочу от Богдана. Нелогично, но жажду от него ласки и тепла.

— Оставь меня, — клокочу я и прячу под гневом свою женскую слабость перед его руками, которые могут укрыть меня от вечерней прохлады, — я тебя не звала.

Глава 55. Это твоя вина

— Богдан, ты так и будешь тут стоять и молчать?

Голос у меня выходит стервозным и злым.

С молчанием Богдана во мне нарастает гнев. Пришел, чего-то от меня хочет и, сволочь, молчит, будто ежа проглотил.

И глаза как угольки.

— Что отец сказал? — наконец, выдавливает он из себя.

— Сказал, что он не будет рад нашему разводу, — зло усмехаюсь я и скрещиваю руки на груди, —

какой непостоянный мужик. То сначала он против нашей свадьбы, то теперь развод его расстраивает.

Я жду, что сейчас Богдан ударит по косяку и рявкнет, что он хорошо подумал и что никакого мне развода, но он лишь шумно выдыхает через нос, а после приглаживает волосы, всматриваясь в ночные тени сада..

— Люди меняются, — говорит он, — могут поменять свое мнение.

Пожимает плечами и вновь смотрит на меня:

— Вероятно, мой старик все-таки привязался к тебе.

— Какая честь, — тихо отвечаю я и прищуриваюсь. — Я сейчас расплачусь. Старый козлина отрастил сердце? Или под его привязанностью скрывается то, что он не хочет скандала с нашим разводом, м?

Смотрим друг на друга в молчании под тихий стрекот насекомых. Между нами всего, пара шагов.

Молчание затягивается, и я его нарушаю тихим болезненным ойканьем, когда получаю пинок, который будто требует того, чтобы я уже нарушила тишину.

Хватаюсь за живот, а после рявкаю на Богдана, который дергается в мою сторону:

— Не подходи!

А сама хочу, чтобы подошел.

Конечно, я буду кричать и сопротивляться, если он нарушит мой громкий и возмущенный приказ не трогать меня, но я жду от него наглости и упрямства.

— Может, ты рожаешь.

— говорит он, замерев в шаге от меня, — тебя же ни черта не поймешь...

— Не рожаю, — медленно выдыхаю, вглядываясь в его темные глаза. — Просто пинается. Сильно пинается.

Опять между нами натягивается звенящей струной молчание, и вновь его нарушаю я, прижимая ладони к животу:

— Чего ты хотел? Или ты пришел помолчать и полюбоваться мной?

Шутка неудачная. По лицу Богдана пробегает тень судороги и он подходит к перилам веранды.

Опирается на них и смотрит в ночь.

Как я умудрилась прожить с этим человеком столько лет? Я не понимаю. Вздыхаю и уже готова уйти, как Богдан заявляет:

— Света звонила.

Останавливаюсь перед дверью и жду продолжения, но Богдан не спешит его рожать.