Предатели Мира

Мы с тихим шорохом подъехали к бюро. Сделав мне резкий жест рукой, Карун предложил выходить. Я поплелась за ним в здание, мимо дежурного, по коридорам, уже погружённым в сумерки. Видит Создатель, как же я не хотела сюда идти. Но я понимала, что в нынешнем состоянии я не продержусь в воздухе и часа. Да и то сомнительно. Нам следовало отыграть всё по порядку. Если я хотела выжить не только сама… Я должна была дать ему возможность подготовить пути отступления для нас обоих.

Нас будут искать. Все. Мамочки.

— Отдыхайте, — деревянным голосом сказал Карун, поворачивая ключ в замке.

Я обернулась. Мы ровно две секунды смотрели друг другу в глаза.

«Живой не давайся». Он сказал это одними губами, а потом отвернулся и ушёл в полумрак коридора. Облизнув сухие губы, я притворила за собой дверь…

Глава одиннадцатая

Покинув её возле гостевого блока, он медленно пошёл по коридору. Голова была слишком полна мыслями, чтобы рассортировать их, но на тревогу места уже не хватало. Он ощущал только отстранённую, холодную собранность.

Он вышёл на стоянку и неспешно открыл мобиль. Сегодня четырнадцатое. Вот и чудно. Значит, послезавтра на встречу с контролёром он не попадёт. Неожиданно эта мысль наполнила его душу таким покоем, какого он не ощущал уже год. Предвкушение свободы. В любом её виде. Впрочем, вид у его свободы будет только один. Он умрёт. В лучшем случае — через несколько дней. В худшем — этой ночью. Шансов выжить он пока не видел, и всё-таки позволял себе мечтать о том, как он распорядится оставшимся временем. Год назад, заговори он, всё вышло бы точно так, как он объяснил ей. Система перемолола бы их с Сандой в любом случае. Но пока он выиграл время. А ещё возможность умереть так, как решит он сам. На самом деле — невероятную! И, раз это удалось, он собирался отдать долги хотя бы перед ней. За ним была вина. Женщине, которую он наконец-то выбрал, он смог дать лишь плотскую радость, но не своё честное Слово. А так не годилось.

Правда, если их накроют ночью — это будет очень, очень, очень плохой вариант. Потому что тогда он не успеет загнать пулю в висок ей. А ей, уж конечно, лучше умереть от его рук, чем быть арестованной третьим отделом. Он слишком хорошо знал, что за этим последует. В конце концов от её тёплого дрожащего тела и светлой души не останется ничего. Ничего такого, что напоминало бы Санду да Кун.

Он опустился на водительское сиденье и неожиданно замер, положив уставшие руки на рулевое колесо. Он мгновение смотрел перед собой и словно ничего не видел — только череду уже полустёртых из памяти лиц, платьев, рук, ног, улыбок… Сколько женщин прошло через его жизнь? Да он и не считал… Циничные и опасные сотрудницы, испуганные подследственные, случайные подружки, державшиеся рядом не далее, чем они узнавали о роде его деятельности, и даже претенциозные девицы из Института, спорившие на то, смогут ли они его соблазнить. (Вот же невидаль — во-первых, он знал об этих пари, во-вторых, равнодушно предупреждал — с первой же попыткой сообщить товаркам, что спор выигран, они теряют работу и обретают проблемы; но отбиваться — нет, он не отбивался…) Но все они рано или поздно уходили — по своей воле или по правилам существования Комитета. Или он сам налаживал их к выходу.

Но однажды осознанная тоска — не уходила.

В конце концов он просто перестал что-то ощущать по этому поводу. Ни радости, ни романтики, ни даже отвращения. В жизни не было ничего, кроме работы, безликой арендованной квартиры (хотя на свои сбережения он мог весь дом купить), налаженого существования, а если вдруг, по какой-то нелепости, делалось совсем невмоготу, всегда можно было сбросить напряжение. Всё равно с кем, хотя пусть кто-то докажет, что он при этом не доставлял удовольствия каждой из своих женщин. Но выйти за пределы этих событий было невозможно. Он ощущал себя как муниципальный хупара, которого и опустили бы случайные доброхоты, только он не знает, куда идти. Не к кому. Некому служить, кроме общества. Некуда уйти, когда ты принадлежишь Системе. На что-то меньшее уже не разменяться. А вне Системы ничего нет.