Предательство. Последние дни 2011 года

— Я никогда не рассказывал о том, что я думаю о смерти отца. С годами на многие вещи я стал смотреть иначе. Он умирал в мае 1980 года. Прошло более тридцати лет, а я часто возвращаюсь к тому дню… Вечером, после работы, я пришел в больницу, мама с сестрой уже были там. Не знаю почему, но я понял, что это последний день. Сестру я смог отправить домой, а мама осталась. Очевидно, и это естественно, что она тоже почувствовала что-то неладное… Было очень тихо, тяжелые свинцовые тучи бесшумно надвигались, предвещая грозу. Ночью на город обрушился сумасшедший поток воды, гроза была необычной, такие молнии я не видел, небо светилось. Может быть, мне так показалось.

Сергей Георгиевич неожиданно замолчал. Ему надоело плестись за машиной с восклицательным знаком на заднем стекле, он с ускорением резко обошел ее. Может быть, он это сделал специально, чтобы сделать паузу. Заняв привычную для него вторую полосу, он продолжил:

— Через час или два он умер. С ним в этот момент были я и мама. Кажется, все правильно. Любимые жена и сын рядом. Прошло тридцать лет, теперь, когда я, как мне кажется, стал немного мудрее, думаю, что я допустил ошибку. Мне надо было их оставить наедине.

— Как оставить женщину наедине с умирающим мужем? — удивленно спросила Маша.

— Моя мама очень сильный человек, ей поддержка не нужна была. Я отвлекал отца. Думаю, что он прощался с ней. При всей его любви ко мне он оставлял ее одну. Им было что вспомнить, а времени было мало. И я отвлекал. Понимаешь, Маша, с годами учишься понимать жизнь, ее суть. Умирающий человек прощается с прошлым. Он не может прощаться с будущим, которого он не видел. В этом суть смерти. Поэтому, уже будучи седым, я понимаю, что тогда я должен был выйти.

Сергей Георгиевич замолчал. Маша ничего не говорила и не спрашивала. Это было для нее неожиданно, сложно. Какое-то время они ехали, погрузившись в собственные мысли.

— Ты спросила, может ли молодой быть мудрым? — неожиданно вернулся к теме Сергей Георгиевич. — Старый и молодой человек по-разному смотрят на смерть, а смерть — ключевое звено к определению жизни. Молодежь не думает о смерти, даже если ее видит. Старики думают о ней, даже если ее не видят. Поэтому я думаю, что молодой человек не может быть мудрецом. Может быть, я ошибаюсь.

Разговор неожиданно прекратился. Грустная тема, подумал Сергей Георгиевич, не стоило Машу погружать в нее. Включил музыку, посмотрел на нее и улыбнулся.

* * *

В начале четвертого утра состояние отца значительно ухудшилось. Через несколько минут Сергей Георгиевич понял, что он умер, но ничего не сказал матери, вышел в коридор и направился к дежурному врачу. Мрачное освещение коридора соответствовало ситуации, усугубляя переживания по поводу того, что необходимо сообщить матери о смерти. Дежурный врач долго не мог проснуться, потом, всем своим видом показывая свое недовольство, направился в палату.

Подойдя к кровати, врач заглянул в ящик прикроватной тумбочки, где хранились очень дорогие импортные антибиотики, которые Сергей Георгиевич приобретал на черном рынке лекарств. Такой подпольный рынок почти открыто функционировал на улице Леселидзе в старом районе Тбилиси — Майдане, только милиция ничего не знала и не могла его раскрыть.

— Он умер, — без всякой подготовки, не говоря уже о сочувствии, произнес врач, проверив пульс. — Вы можете оставить лекарства? Они пригодятся другим.

Сергей Георгиевич готов был взорваться и поставить на место хама, но присутствие мамы, отца, тело которого не остыло, удержали его, и он зло посмотрел на врача.

— Об этом поговорим после. Что надо делать?

— Придут санитары и отвезут тело в морг.

— Когда санитары увезут тело, тогда и поговорим о лекарствах, — раздраженно сказал Сергей Георгиевич.