Предательство в Неаполе

Немного погодя до меня доходит, о чем она толкует: дескать, если останется, то станет такой, как ее мать, молчаливая и незаметная, вся жизнь которой — приготовить, подать, убрать. Джованне хочется, чтобы я понял: страшит ее не физическая боль — с этим-то она как раз справится, — страх в ней вызывает ужасающее подавление личности, уничтожение ее собственного «я».

Не знаю, что тут сказать. Меня больше не надо убеждать, ноя не могу позволить себе поддерживать в ней надежду. Вместе с тем о помощи Джованна не заикается, ни к каким скрытым угрозам не прибегла. Просто стоит себе и смотрит на меня. Я, наверное, один из немногих посторонних, видевших, какой жизнью она живет, и в данный момент ей хочется одного: удостовериться, что я ее понимаю. После этого я могу решать, стоит ей помогать или нет. Мне обязательно захочется помочь ей.

— Я не знаю, чем тебе помочь, Джованна, — честно признаюсь я.

Взгляд ее устремлен через площадь, к зубчатому каменному фасаду.

— У меня нет денег, нет passaporto. В Napoli, большой campagna,[63] меня каждая собака знает.

Этот факт неоспорим: бежать ей надо подальше от Неаполя, вообще из Италии.

Помолчав, я говорю:

— Позволь, я поговорю с синьором Масканьи. — Мне нужно, чтобы Джованна поняла: это все, что я могу для нее сделать.

Ее ногти стремительно впиваются мне в руку.

— Нет Масканьи! — В глазах ее ярость.

— Ладно, ладно, — говорю я, вырываясь.

У Джованны поникший вид, голова опущена. Она сожалеет. Только что умоляла о помощи и утратила контроль над собой, пустив в ход приемчик Гаэтано и тем самым уподобившись наиболее одиозным членам ее семейства.

— Мне жаль, — мрачно произносит Джованна. — Они как я.

Не понимаю. Всматриваюсь в ее лицо.

Она задумывается на миг, потом спохватывается:

— Я как они. Я стала похожа на них. — Джованна качает головой.

Вот еще одна причина, почему девушка мечтает уехать. Не может она стать одной из них, похожей на своих братьев. Но если Лоренцо осудят, если что-то случится с братьями и ее бабушка умрет, ей предстоит возглавить семью. Наследование обязанностей ею считается делом само собой разумеющимся. В данный момент, когда передо мной хорошенькая молодая женщина, такая перспектива кажется смешной, но если такое произойдет, жизнь ее мгновенно окажется подчинена иным правилам и Джованне придется принимать решения, которые либо полностью изменят ее сущность, либо — убьют. И никакой отсрочки быть не может.

— Джованна, дай мне подумать. Денег у меня немного, и я понятия не имею, как добыть тебе паспорт. Но обещаю: я обязательно постараюсь тебе помочь, если смогу. — Слышу свой голос, свои рассудительные, здравые речи и понимаю: как бы убедительно ни звучали они для Джованны, сделать я смогу очень мало.

— Я тебя найти, — говорит она, рывком снимая «веспу» с упора.

Я слабо помахал ей на прощание. «Веспа» делает круг по площади и исчезает.

4

— Насколько легко оставить преступную среду, будучи выходцем из семейства каморры?

Этот вопрос я задаю как бы между прочим, за стаканом виски, после того как нежданно возник на пороге дома Алессандро и напросился на ужин. Алессандро сидит за роялем, рассеянно наигрывая Шопена. Луиза устроилась в кресле, подобрав под себя ноги. Я неловко прислоняюсь к роялю, как какой-нибудь эстрадный певец в музыкальной гостиной.

— Это тяжело, — коротко отвечает Алессандро, следя за своими руками на клавиатуре.

— Но если кто-то решит, что такая жизнь не для него…

Алессандро поднимает на меня глаза.

— Бывает. Однако семьи могущественны.

— И как же поступают? Бегут?

— Отщепенцы должны уехать.

— Это трудно?

— Уехать из своей семьи трудно любому, кем бы ты ни был.

Согласно киваю: много информации мне не получить, если я не объясню сути дела.

— А ты почему спрашиваешь? — обращается ко мне Луиза.

Сказать правду или по-прежнему держать язык за зубами? Оставляя в стороне всяческие детали, я сообщаю, что ко мне обратились за помощью.

Алессандро встает, берет стакан и доливает в него виски. Потом рассудительно произносит:

— Вы не должны вмешиваться.

Очевидно, мое признание не вызвало у него никакого удивления. Я ошарашенно молчу.

Маленькие глазки Алессандро ощупывают меня, взгляд очень серьезен.

— Джим, вы понимаете? Вы не должны вмешиваться.

— Понимаю. Но что мне делать?

— Не делайте ничего.

— Но что, если опять со мной выйдут на контакт?

— Вы должны сказать, что помочь не можете, — раздраженно бросает Алессандро. От моих вопросов у него терпение лопается.

— Простите.

Пять минут назад я рассчитывал увидеть знакомый молитвенный жест, сопровождаемый тем или иным выражением самооправдания, но дело здесь нешуточное, и Алессандро жестко отрубает:

— Не впутывайтесь в дела этой девушки, Джим. Никоим образом.

Про девушку я не упоминал. Вопросительно перевожу взгляд с Алессандро на Луизу:

— Я не говорил, что это девушка.

Алессандро холодно улыбается:

— Это девчонка Саварезе. Неаполь — город маленький.