Предчувствие «шестой волны»

— Одеваемся, — глухо сказал Рустам. Он с сожалением глянул на сохнущую подле печки одежду и полез в шкаф за старой курткой да видавшими виды потёртыми штанами.

— Погуляем! — Женя радостно потёр руки. — Чувствую, к утру пакет мха наберём. Приедем в Москву, от покупателей отбоя не будет. Где они ещё свежачок найдут?

— Каждый вечер гуляем, не надоело ещё? — спросил я. — Напоремся когда-нибудь на деда, мигом мозги на место вставит. Говорю ведь: удочки сматывать пора, и так складывать этот мох уже некуда. На халяву долго не протянешь.

— Паникёров — за борт, — сказал Женя. — Ещё денек-другой с нами проведёшь, крысы с судна побег устроят… Разлагающий элемент, вот ты кто.

— Так, — Рустам загородил собою Женю, и луч фонарика упёрся ему в грудь, — знаки на лыжах обновлять пора. От медведей по любому не спасут, а волки чуют, когда слабину дашь. Краска у тебя осталась?

— В банке на шкафу посмотри, — сказал я. — Правда, хватит от силы на два раза. Сегодня первый… Второго дожидаться не советую.

Кивнув, Рустам ушёл в темноту. Послышался шорох, звон, недовольное бормотание. Что-то громко стукнуло об пол и покатилось.

— Давай обычной краской рисовать, — засмеялся Женя. — Стыдно для мелких знаков драгоценную вещь тратить. Да и фигня это полная. Кто, интересно, сказал, что они помогают? Деньги с нас, лопухов, содрали, а мы радуемся, за мхом вразвалочку ходим.

— На лыжах, положим, вразвалочку не походишь, — заметил я.

— Образно выражаясь, — уточнил Женя. — Об-раз-но. Рисовать образы научился, попробуй ими мыслить.

Вернулся раскрасневшийся Рустам со стеклянной банкой в руках.

— Ну, всё, — сказал он, — выходим.

— Да, да, да, — Женя вдруг заторопился. — Куртка. Где моя куртка? Посвети, Макс.

Я направил фонарь в сторону Идиной кровати, рядом с которой стояла большая ветвистая вешалка. Сделав несколько шагов, Женя налетел на стул, и тот с жутким грохотом опрокинулся на деревянный пол.

— Как вы мне надоели! — зло проговорила Ида. — Уберите свет!

— Извини, — прикрыв ладонью фонарь, я подошёл к вешалке, снял с неё две куртки. Одну белую, с чёрным воротником и манжетами и великим множеством карманов и каких-то веревочек — Женину, вторую тёмно-зелёную с чёрной полосой на груди, отстёгивающимся капюшоном, минимумом карманов и тёплой подстежкой — свою.

— Порядок, — Женя выхватил из моих рук белую куртку. — Теперь — полный вперёд.

Первым делом мы заглянули в электрощиток: с пробками было всё нормально. Потом взяли лыжи (Рустам к этому времени успел обновить знаки и отнести банку в дом), проверили, на месте ли рация, пакеты, сапёрные лопатки. Решили: можно выходить.

На улице не долго думая вдели ботинки в крепления, защёлкнули замки и только тогда обратили внимание, какая вокруг стоит тишина. Небо оказалось затянутым тяжёлыми, чёрными тучами, скребущими о верхушки старых сосен, которые даже при полном безветрии продолжали тихонько поскрипывать. Луна старательно пробивалась сквозь эту грязную вату — бледным жёлтым пятном.

Фонарик здесь был совершенно бесполезен: тусклый луч его обрывался на расстоянии каких-нибудь двух-трёх шагов и крутился на месте, как собака, потерявшая след. Сейчас бы собаку, рассеяно подумал я, интересно, удалось бы её натаскать на поиски мха? Нет, вряд ли. Не то чтобы я не верил в собак, просто я верил в деда. Если старается, выращивает мох, значит, должен как-то его оберегать. Штука ценная — и среди врачей, и среди любителей «особой реальности». Эх, прознают скоро про деда массы, налетят, словно пчелы… нет, скорее, мухи. Коли Рустаму местные проболтались, любому заезжему как пить дать расскажут.

Дом наш стоял в некотором отдалении от деревни. Женщина, обитавшая здесь раньше, не очень любила общество странноватого деревенского народа, обросшего всяческими суевериями, помешанного на оберегающих знаках, талисманах. И наверное, поэтому без особых разговоров уступила Рустаму дом за смехотворно низкую цену. Линия электропередач шла от деревни и тянулась по просеке метров триста до самого дома. Теоретически линия проходила вдоль дороги, соединяющей дом с деревней, но зимой (тем более нынешней зимой, с ужасающими снежными бурями) от дороги не оставалось даже лёгкого упоминания, а машину приходилось оставлять у кого-нибудь из деревенских.

Рустам поёжился, поправил шапку и, медленно передвигая ногами, пошёл в темноту. Я пристроился следом, стараясь не наезжать на лыжи и не упустить Рустама из виду. Замыкал шествие примолкший на морозе Женя.

Вдоль линии мы шли не больше десяти минут, после чего Рустам остановился, воткнул обе палки в снег и начал вглядываться в лес. Вокруг до сих пор стояла абсолютная тишина, было хорошо слышно, как сзади выругался и зашёлся в кашле Женя.

— Тихо, — испуганно зашептал Рустам.

— В горле запершило, — спокойно сказал Женя. — Водички попить надо или снегу пожрать.

— Тихо, — повторил Рустам. — Помолчи.

Он ещё постоял всё такой же неподвижный, всё так же всматриваясь в угольно-чёрный пласт леса, а потом вдруг дёрнулся, вытащил из снега палки; круто забрав вправо, двинулся к лесу.