Предчувствие «шестой волны»

Эти мои мысли промелькнули за долю секунды — раньше, чем раздался крик. Забавно, что в первый миг я спросил себя: кто может так орать — старик? зверь? ребёнок? — этот ужасный звук никак не соединялся с образом знакомого мне человека в сверкающем шлеме. Но факты — упрямая вещь. Стрела, скользнувшая под нагрудник, должна была попасть ему в сердце. Наверняка попала. И всё-таки он ещё жил — и даже находил в себе силы шевелиться и кричать. Это было совершенно невероятно, но он кричал. Он никогда не умел сдерживаться.

Когда крик затих, у меня, признаюсь, отлегло от сердца.

Теперь, по крайней мере, всё стало абсолютно ясно. Никаких чудес и неожиданностей в этой войне больше не будет. Последнее действие пьесы написано до конца — нам осталось только доиграть его. И я обернулся к своим ратникам.

У противника оцепенение прошло быстрее: я видел, что боевые порядки под стеной, пользуясь моментом, активно перестраиваются. Что ж, понятно. После нарушения всех клятв, какие только можно было придумать, и после нашего ультиматума о безоговорочной капитуляции защитники крепости решили стоять до конца. Им нечего было терять теперь.

Но и мы тоже не могли отступить.

Больше всего мне хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть дальнейшего, но это было, разумеется, невозможно.

Осаждённая крепость билась в агонии.

…А «леопарды» всё-таки шли, только теперь в сцене что-то изменилось — было похоже, что они возвращаются, но это по-прежнему выглядело очень красиво: по склону горы, по серому лесу ползёт чёрная коробочка с длинным торчащим хоботом; вот она поворачивает, и ещё быстрее поворачивается её хобот, и вспыхивает разрыв термитного снаряда — как маленькое солнце… и я уже понимаю, что всё это не просто так, что из-за горизонта наступают бронечудовища, их просто пока не видно, и слава Богу — смотреть на них у меня нет никакого желания… и далеко впереди назойливый перемежающийся шум — гул патрулирующих самолётов, вечный рефрен здешних скучных полей, всем привычный, надоевший за эти годы, как жужжание мух… и дождь, дождь, дождь… вот они, «леопарды» — ракурс сменился, они уже близко, месят грязь, как вездеходы… как элефантерия Ганнибала итальянской осенью… как колонна грузовиков на руднике, чёрт побери… заворачивают на улицу, гусеницами раскатывая в крошку поребрики тротуаров, задевая углы домов, сбивая, как спички, растущие в неподходящих местах деревья…

Всё. Встали.

Нет, ещё не всё. Из-за строя «леопардов» выезжает автомобиль: крыло помято, борта забрызганы грязью так, что дальше некуда, и всё равно на фоне всего окружающего он кажется игрушкой, неведомо как сошедшей с витрины богатого магазина… Открывается дверца. Офицер в зелёной полевой форме выходит под дождь, с отвращением оглядывается — в какой-то момент мне даже кажется, что он сейчас отряхнётся, как собака; и проходит некоторое время, прежде чем я понимаю, что он направляется прямо ко мне. Я успеваю швырнуть сигарету в грязь. Всё нормально.

В общем, полковника тоже можно понять. Он и изначально-то, наверное, не жаждал нашей помощи, а уж сейчас… Впрочем, вот об этом пока лучше не будем. Пока лучше ещё на минуту расслабимся. Я же сейчас один, я всё ещё стою под караульным навесиком, и мне абсолютно ничто не мешает нащупать свой полутрофейный стальной портсигар, вытащить ещё одну пахнущую бумагой сигарету, щёлкнуть бензиновой зажигалкой и закурить… Вот так. Ну что, стало легче?

Наверное, да…

Сейчас бы ещё кружечку горячего кофе. Но это — мечта, пока неосуществимая.

Так что остаётся только стоять по-прежнему под навесом, глотать дым и… ну, скажем, любоваться окружающим пейзажем. Ввек бы его не видеть, этот пейзаж! Но ведь не торчать же тут с закрытыми глазами — мир всё равно проникнет под веки, как сказал бы Дима Бальмонт…

А ведь когда-то здесь было, наверное, красиво. Поросшие лесом многовершинные горы, и маленькое озеро, и разбросанные хутора, и совсем на горизонте — старый монастырь, который сейчас, правда, закрыт туманом. Вполне идиллический вид. Таким он и станет опять — через какое-то не слишком долгое время…

Опять брюзжу — даже наедине с собой. Плохой признак, между прочим. Во всех моих мыслях — очевидный подтекст. И не надо быть психоаналитиком, чтобы понять, в чём дело.

Хотя вот насчёт подтекстов — это как раз спорно. Сколько себя помню, я всегда был человеком одной идеи. То есть идей, конечно, могло быть и несколько, но они тогда разделялись — или во времени, или как-то ещё более хитро. Параноидальный склад ума. Это когда одна мысль — крутится, крутится, набирает обороты, пока от неё не начнёт уже в буквальном смысле тошнить…

Не этому ли складу я обязан всем, что мне в своё время всё-таки удалось сделать в науке? Точнее, что могло бы удаться, если бы не всяческие проблемы, внутренние и внешние…

И не потому ли мне почти не снятся сны?