Преддверие (Книга 3)

- Ты решил, Валентин? - В голосе вошедшего скользили мягкие придыхающие звуки. Чуть растянутые концы слов делали произнесенную фразу длиннее, чем она была в действительности. Это была очень своеобразная, но необыкновенно приятная манера речи.

- Нет, Степан, тяжесть моего креста по-прежнему не тяготит моих плеч. Степан, я хочу, чтобы с тобой ушел другой. Но я хочу не только того, чтобы он был в безопасности. Я хочу отдать его тебе.

- Где он?

- Там.

Послышались шаги: причем, как показалось Андрею, это были шаги одного только Воино-Ясенецкого - он вошел первым. За ним, ступая бесшумно, несмотря на свои тяжелые кирзовые сапоги, вошел человек, при виде которого Андрей сдержал невольный возглас изумления.

Хранящее холодное и вместе с тем как бы странно сонное неподвижное выражение, лицо этого одетого в наброшенную поверх полуохотничьего-полувоенн ого френча меховую куртку человека показалось ему лицом Чингачгука ожившей иллюстрацией детских книг.

Это было смуглое, широкоскулое неевропейское лицо - отчужденное выражение облекало в нем медально-точеные черты индейского вождя: даже расположение морщин казалось изначально отлитым в металле, вообще лицо это казалось скорее маской бронзового идола, чем лицом: было очень трудно представить эти черты в движении.

Когда незнакомец вошел вслед за Воино-Ясенецким в комнату, глаза в его лице, и без того узкие и небольшие, были дремотно полузакрыты веками. В следующее мгновение он взглянул на Андрея.

Детское сравнение с индейским вождем мгновенно вылетело из головы: Андрей почувствовал нечто наподобие резкого толчка, почти удара - этот удар исходил из непроницаемых своей угольной чернотой глаз, которые, одни, заняли все окружающее пространство. Потом снова появилось лицо, но глаза по-прежнему приковывали к себе все внимание - их взгляд был скорее неприятен: казалось, он скользил по телу и душе, выискивая и находя какие-то уязвимые места.

Этот взгляд был мимолетно-быстр - почти сразу же незнакомец перевел глаза на что-то, находящееся за Андреем, и со смягчающей твердость голоса плавностью интонаций произнес:

- Отпусти его, Эшу.

Затем, отвечая на недоумевающий взгляд Андрея, неожиданно улыбнулся (это производило странное впечатление вдруг перелившейся в другую форму бронзы) и, как бы поясняя, добавил:

- Я попросил ее снять руку с твоего плеча.

- Да, случай тяжелый, в особенности из-за общего истощения, произнес Воино-Ясенецкий, ставя на железную печку чайник.

- Плохая смерть - красная точка на лбу, красная точка на груди, ответил ему незнакомец.

- Прокол плевральной полости, резекция ребер. Хотя сейчас я предвижу больше сложностей относительно психической стороны.

- Его души еще можно расплести. Он сильный. Я хочу его взять. - Со стремительной мягкостью повернувшись снова к ошеломленному Андрею, незнакомец неожиданно спросил: - Ты пойдешь со мной?

- Да. - Андрей сам не знал, откуда взялась та решимость, с которой его губы как будто сами произнесли ответ. Он невольно попытался приподняться навстречу наклонившемуся над ним незнакомцу, но тот мягким, но властным нажатием в плечо заставил его опуститься на подушку.

- Лежи! Дай левую руку.

На мгновение Андрею показалось, что севший рядом на кровать незнакомец хочет прощупать пульс - жест, которым эта небольшая смуглая рука легла на его запястье, удивительно напоминал Воино-Ясенецкого. Но прикосновение этой руки напоминало Воино-Ясенецкого чем-то еще - от нее шла ровная, успокаивающая сила.

- Ты знаешь, где я живу?

- Нет.

- Это далеко отсюда. Много дней пути. Русские называют это место Оленьими горами. Там есть большая река.

Рука Андрея лежала в руке незнакомца. Успокаивающе мягко слетали с узких губ фразы, казалось, обращенные к пятилетнему ребенку. Непостижимые, прощупывающие угольные глаза словно спрятались в сетке сдерживающих улыбку морщинок. Андрей неожиданно почувствовал себя ребенком, с которым только и надо говорить такими простыми, короткими фразами: от этого сделалось беспричинно весело и радостно, захотелось рассмеяться от странного, щекочущего ощущения счастья.

- Ты умеешь охотиться?

- Нет,

- Я научу тебя. Ты умеешь стрелять?

- Да.

Смеющиеся морщинки пропали: глаза черно скользнули по Андрею в узкой щели век.

- Это дурная стрельба. Забудь о ней. Я сам подберу тебе ружье.

"Дурная стрельба - в человека?.."

- Ты хочешь меня о чем-нибудь спросить?

- Нет, - твердо ответил Андрей, сам не понимая, отчего отвечает так, но знал наверное, что от него ждут этого ответа.

- Хорошо.

- Степан? - В голосе Воино-Ясенецкого, разлившего травяной чай в две жестяные кружки и державшего в руке третью, прозвучал какой-то вопрос.

Незнакомец, явно отвечая на этот непонятный Андрею вопрос, кивнул Воино-Ясенецкому, а затем, выпустив руку молодого человека, с юношеской легкостью поднялся на ноги.