Предел. Дети палача

Вечер только начинался, и Блэсса удивило решение Фарамора, ведь в последнее время они шли почти без привалов, а лагерь для ночевки разбивали поздно вечером. Впрочем, задавать вопрос о таком решении чернокнижник не стал. Он вообще теперь старался меньше разговаривать с Фарамором, опасаясь, что Темная Искра, завладевшая разумом юноши, могла отреагировать вспышкой ярости на любое безобидное слово. Поведение Фарамора стало слишком непредсказуемым. Блэсс мог только догадываться, до какой степени исковеркано сознание парня.

«Я путешествую с самым опасным сумасшедшим», — эта мысль крепко укоренилась в колдуне и некоторые выходки Фарамора подкрепляли этот вывод. Вчера днем, например, Носитель Искры не менее получаса сосредоточенно разглядывал засохшее дерево, а затем разразился продолжительным хохотом. Выпучив глаза, он указывал пальцем на растрескавшийся древесный ствол и буквально давился каким-то нечеловеческим утробным смехом. Блэсс даже не пытался гадать, что так развеселило парня. Хохот прекратился так же резко, как и начался. Щека Фарамора нервно задергалась, лицо исказила злоба. Он сорвал с перевязи топор и со звериным рычанием начал яростно рубить дерево — несколько мощных ударов и ствол с треском рухнул на снег. Блэсс тогда крепко перепугался, ведь в порыве неожиданного и необъяснимого гнева Фарамор мог зарубить и его. Но ярость Носителя прекратилась мгновенно. Он прикрепил топор к перевязи, на губах заиграла ставшая уже привычной для его лица глупая улыбка.

А прошлой ночью Фарамор, сидя возле костра, делал на руке ножом надрезы и смотрел, как стягиваются раны. Блэсс некоторое время наблюдал за ним, подбрасывая в огонь ветки, но около полуночи чернокнижника сморил сон. Когда костер догорел и Блэсс, ощутив холод, проснулся, то застал юношу за тем же занятием — с застывшим на лице восторгом Фарамор резал и резал руку, а глаза походили на частички ночи, в которых даже не отражалось пламя костра.

Путников, попадавшихся им на пути, Фарамор и Хет убивали. Носитель Искры ел теперь только человеческое мясо — пожирал сырым, с жадностью, и заставлял есть Блэсса. Чернокнижник не пытался спорить, противиться, ведь понимал: Фарамор не потерпит возражений. Впрочем, Блэсс быстро подавил в себе отвращение.

Место для ночевки было плохое — чахлые ивы не лучшая преграда от ветра, — но, по крайней мере, подумал Блэсс, есть из чего разжечь костер. Сам же чернокнижник предпочел бы дойти до леса, вот только Фарамора его предпочтения не интересовали.

Блэсс скинул походный мешок и пошел нарезать ветви для костра. Он ощущал не только телесную, но и внутреннюю усталость, будто само присутствие рядом с Фарамором вытягивало силы. Чернокнижник посмотрел на наполовину затянутую льдом поверхность пруда и подумал: что если прямо сейчас сделать шаг, потом еще один и, отбросив всякие мысли и страхи идти по льду, пока тот не треснет. А когда стылая вода примет в свои объятия, принять их спокойно. Это выглядело просто, но для этого надо было не думать о том, что ждет его после смерти. Великая Пустота. Нет, Блэсс ни на миг не мог о ней забыть. Он вздохнул, решив, что ради конечной цели сможет все выдержать, а мысли о самоубийстве исчезнут, когда пройдет усталость.