Предисловие к Достоевскому

Иван Петрович не признается на этот раз, что он вздрог­нул. Но ведь теперь история дочери Смита уже совсем сов­падает с историей Наташи — и этот друг, «добрый, как вы», который «ее еще здесь знал», — даже девочке напоминает Ивана Петровича; обе истории развиваются параллельно, и ужас за Наташу не может не охватить Ивана Петровича: ведь идет четвертый день, на сегодня назначено решающее свидание с князем, неужели Наташа будет так же оставлена, покинута тем, кого она любит, и отец так же не простит ее, никого у нее не останется, кроме верного Ивана Петровича?

Так бегло, коротко мы узнаем историю дочери Смита. Нелли не говорит только одного: «с кем ушла ее мамаша и кто, вероятно, был и ее отец». Не говорит, хотя, видимо, зна­ет. Но рассказ девочки длился несколько часов, а мы знаем только начало этого рассказа.

Достоевский сознательно не сообщает нам всех подробно­стей — он оставляет их до того времени, когда Нелли при­дется повторить свою историю. Еще долго мы не будем знать о ее мучительном единоборстве с обнищавшим, страстно лю­бящим дочь стариком, ни за что не желающим смирить свою гордыню, о страшной нищете, в которой жила мать Нелли, о ее смерти — без прощения отца, и о странном переплетении всех этих событий в сознании девочки.

Пока кончается четвертый день: Ивану Петровичу, боль­ному или здоровому, надо торопиться к Наташе, и он решил­ся объяснить это Нелли и отправился к Наташе.

Глава VI

НАТАША

1. Муки ожидания

Все эти долгие четыре дня, когда Иван Петрович был занят хлопотами о Елене, Наташа ходила одна взад и впе^ ред по своей комнате и ждала... Иван Петрович вырывался к ней хоть ненадол­го каждый день, но только в первый день Наташа разговаривала с ним дружески. Все следующие дни она, казалось, толь-» ко и ждала, чтобы он ушел, даже однаж­ды не выдержала и прямо сказала ему, чтобы он уходил... Иван Петрович недоумевал: чем объяснить такой приступ неприязни?

В первый день Наташа делилась с ним своими сомнения­ми: вправду ли, серьезно ли князь предложил ей стать женой своего сына? Понимая, что Наташа ждет от него утешения, Иван Петрович, как бы не слыша ее сомнений, ответил: «Князь, может быть, и иезуитничает, но соглашается на ваш брак вправду и серьезно».

Наташа на это восклицает: «Да как же бы он мог в таком случае начать хитрить и...» (курсив Достоевского). Она тут же возвращается к этой мысли: «Нельзя даже предлога при­искать к какой-нибудь хитрости. И, наконец, что ж я такое вглазах его, чтоб до такой степени смеяться надо мной? Не­ужели человек может быть способен на такую обиду?»

Иван Петрович и с этим соглашается, но про себя дума­ет: «Ты, верно, об этом только и думаешь, теперь, ходя по комнате, моя бедняжка, и, может, еще больше сомневаешься, чем я».

И снова мы видим: хороший человек слабее и уязвимее плохого. Плохому и в ум не придет обвинять в том непонят­ном и неприятном, что происходит в его жизни, в первую оче­редь себя. У плохого человека всегда и во всем виноваты дру­гие. Наташа же терзает себя сомнениями: как она вела себя с князем? «Не слишком ли выразила перед ним свою ра­дость? Не была ли слишком обидчива? Или, наоборот, уж слишком снисходительна? Не подумал ли он чего-ни­будь?..»

Стремясь утешить и успокоить Наташу, Иван Петрович уже не может уследить за каждым своим словом, у него вы­рывается:

«— Неужели можно так волноваться из-за того только, что дурной человек что-нибудь подумает! — сказал я.

— Почему же он дурной? — спросила она».

Как видим, теперь роли переменились. Иван Петрович осмелился сказать вслух то, что оба думали про себя, и На­таша сразу бросается защищать князя. Иван Петрович по­нимает, что заставило Наташу забыть все свои подозрения и броситься отстаивать князя: таково уж свойство ее характе­ра — «захвалить человека, упорно считать его лучше, чем он в самом деле, сгоряча преувеличивать в нем доброе... Тяжело таким людям потом разочаровываться; еще тяжелее, когда чувствуешь, что сам виноват».

Достоевский постепенно, начиная с поведения князя в торжественный миг, когда он явился с предложением, и даль­ше, нагнетая у читателя подозрения, уже подготовил нас к мысли, что князь не был искренен, когда явился к Наташе, что предложение, сделанное им так торжественно, — только хитрый шаг. Это мы понимаем, уже ненавидим и даже боим­ся князя — особенно после слов, сорвавшихся о нем у Мас­лобоева. Какое такое «дельце» можно было «разыскивать» для князя, что даже Маслобоев удивился? Не грозит ли это «дельце» новыми неприятностями и обидами Наташе?

Да, мы уже твердо поняли: от князя нечего ждать, кроме обиды и горя, но вот чего мы не можем понять: зачем же он устроил весь этот спектакль с красивыми словами, с разгово­ром о браке? Какая у него цель? Чего он добивается?