Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский

«Бог освещает путь твой!» произнес Иадда, и Александр, сняв шлем, повергся на землю, перед святым именем Бога, блистающим на ковчеге и на тиаре первосвященника. «Нет иного Бога, кроме Бога Израильского!» сказал Александр, приподнимаясь с земли, и принимая златой ковчег от Иадды. Никто из приближенных его не знал, что скрыто в ковчеге, только я догадывался.

— Халдеи очаровали Александра! он погиб, и мы погибли! — шептали все, следуя за Александром в город.

О, думал я, кто не видал древнего Иерусалима, тот, ничего не видел. — Я не знал, на чем остановить очи: на венце ли города, роскошном холме, называемом градом Евусеев, посреди которого высились чертоги Давыда? на резном ли кедровом доме Божием, построенном Соломоном над крутизнами Кедрона, и как будто кованном из блестящего металла?… или на дворце Соломона… каком-то волшебном здании, все в башнях, ярусов во сто?… или на черном береге Геенны?… или на виноградниках, окружавших город?… или на стенах его, или на кедровых рощах за дворцом, или на минаретах, упиравшихся в небо? — Когда мы приблизились к городу… но какое перо опишет древний Иерусалим, столицу Евреев, на которых наложил Бог проклятие за отступничество от даруемой им славы, и рассеял по земле, как нечистое семя, от которого родятся плевела.

Мы приблизились к городу… и мое удивление возросло выше всех земных растений, когда я увидел, как будто знакомые мне толпы народа, когда я услышал, как будто знакомые мне слова, в роде: «Хаим, Лейбе! зех! зех! дз! ит-ис Алешендер! ух! мелик Алешендер!» Салай мелик! Салай мелик! т. е. слава мелику — слава Царю! раздалось по всюду…

— Так вот те прародительницы красоты Еврейской! — вскричал я, всматриваясь в огнедышащие очи одной Леи или Рифы — не знаю по имени — что за диво! лучше, в миллион раз, лучше всего, что носит теперь на ланитах своих румянец вокруг двух ямок, на устах кораллы, на груди две морские волны, а в сердце подземную стихию!

В подобных созерцаниях древней, классической красоты, я не заметил, как очутились мы перед храмом Соломоновым. Александр оставил свиту свою при первой ограде; только я следовал за ним, потому, что… кто бы мог воспретить мне идти по воле моей? Поэт и Историк есть Шагин-Шах всего прошедшего.

Представьте себе у второй ограды, над портиком храма, два высочайших столба, на которых, златыми буквами, начертаны были на Ассурском, или священном языке слова, на одном Боаз, на другом Иаохун[68].

Сперва ароматический запах кипариса поразил мое обоняние: это благоухали резные стены храма.

По обе стороны медяных врат светились золотые доски, как развернутые свитки святых письмен закона.

Едва я вступил в храм — и, ослеп от блеска.

— Теперь знаю, откуда восходит солнце, где обитель его! — думал я, стиснув и закрыв очи обеими руками.

Что за обряд совершался в это время над Александром, я ничего не видел; слышал только вокруг себя страшный шум, катальный шум, и за спиной, время от времени, слова: ит-ис-ххоггиборим ххэррр Аллешшендер!

Ничего и не удалось бы мне видеть простыми глазами, если-бы не пришло мне в голову воспользоваться зелёными дорожными очками, которые были со мной.

Я надел их, и… что вижу я!

Над вратами Святой Святых висит златая виноградная кисть, как пятидесяти вековой банан, вырванный из земли и прикованный отраслями корня к неизмеримому своду храма; но каждая виноградина этого гроздия — топаз, или карбункул, якут, или фирузэ; и каждый лист этого гроздия — талант золота, заключающий в себе 12 тысяч сиглей; и каждая из 77 ветвей усеяна 77 светочами. Врата Святой Святых, — златые скрижали закона. А по сторонам храма 10 тысяч золотых люстр, 10 тысяч столов, покрытых золотыми полостями, 20 тысяч златых кубков, 160 тысяч серебреных; 100 тысяч златых ваз, 200 тысяч серебряных; 80 тысяч златых блюд и 40 тысяч серебряных; 20 тысяч златых больших курильниц и 50 тысяч малых; 1000 риз священных, осыпанных драгоценными камнями; 200 тысяч серебряных рогов и 40 тысяч различных священных инструментов… не верите мне? — поверьте Иосифу Флавию.

— Для чего столько утварей? спросил я у Гизборина, или Казнохранителя.

— Для трапезы 62,000 левитов и служителей храма, — отвечал он.

— А что блестит там, за святыми вратами.

— Дз! Эхх! там хранится святой ковчег и стол золотой, великий, великий, и море великое, в 3000 ведер!

Я никогда не был так поражен удивлением, как в эту минуту; — казалось, что слова «и не воссоздастся во веки храм сей!» гремели уже над этой бездной богатства.

Из храма повели Александра в град Давыдов, в бэф хаггибарим, — в дом высокорожденных, или Азаборим, — происходящих от Азов.

Но для описаний богатства, пышности, блистательности, нет слов… золото, драгоценные камни, багр, синета, пурпур, блеск и блеск и блеск, и все умноженное на 77,000 раз слово блеск — мало!

Глава VIII