Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Соглашаясь с тем, что польское национально-освободительное движение в свое время пользовалось симпатиями международного прогрессивного общественного мнения, авторы обращения тем не менее утверждали, что «польский вопрос» утратил актуальность, «потерял свое жизненное значение». В памяти народных масс остались лишь «бессознательные национальные традиции», которыми спекулируют реакционные шляхта и буржуазия. «Для нас, социалистов, национальный вопрос по принципу своему ничего общего с социализмом не имеет, а так как он в своей практической жизни основывается на единстве и солидарности классов, то может для нас иметь лишь отрицательное значение, служа препятствием к развитию социалистического сознания среди рабочих масс и принося вред интересам свободы вообще». Подвергнуть резкой критике солидаристские тенденции, неизбежно возникающие в национальном движении, было, разумеется, необходимо. Вместе с тем негативная оценка национального вопроса показывала, что авторы обращения не продвинулись вперед в понимании его и остались в плену прежних ошибочных представлений, приводивших, по существу, к отказу от попыток влиять на патриотически настроенные массы трудящихся, чтобы вовлечь их в движение под руководством рабочего класса.

…Обращение выделяло как один из главных тезисов, что только солидарные действия «организованных рабочих масс различных национальностей в пределах Русского государства обеспечат окончательную победу над царизмом». Важным моментом обращения является также упоминание в позитивном плане «террористической борьбы за политическую свободу». Террор как инструмент политической борьбы впервые включается в программные требования польских социалистов. Пока о нем сказано в самой общей форме…

Несмотря на такие существенные недостатки, как недооценка лозунга политической независимости Польши, способного объединить широкие слои польской нации под руководством революционной партии, и принятие террора как тактического средства, значение обращения в истории польской социалистической мысли велико. Оно выражало стремление польских социалистов к углублению и развитию союза с революционными силами в России, к единству действий в борьбе с самодержавием. Эта идея в последующие годы была воспринята и развита, обогащена разнообразной практикой революционных рабочих партий Польши и России. Одновременно обращение стало одним из важнейших программных документов польской социалистической мысли, свидетельствующих о преодолении анархистских ошибок и признании политической борьбы рабочего класса за установление демократических свобод и свержение самодержавия…

Для Л. Варыньского как будущего основателя и вождя первой польской рабочей партии в освоении им марксизма этот момент сыграл важную роль, стал вехой в формировании его мировоззрения…»

В последние дни декабря 1881 года Людвик Варыньский, благодаря материальной и моральной поддержке своих русских друзей, сумел уехать в Варшаву, имея при себе лишь один надежный конспиративный адрес: улица Оссолиньских, 4, — жилище русского юриста Михаила Добровольского, близкого к русским и польским революционным кругам.

Глава двенадцатая ПРОФЕССОР

Август 1882 года

Пухевич дождался, когда мать с отцом, пожелав ему спокойной ночи, скроются в спальне, и перестанет пробиваться свет из-за двери, ведущей в комнату служанки Эльжбеты. Только тогда он вышел в кухню с керосиновой лампой в руках и, поставив ее на стол, приподнял за железное кольцо тяжелую крышку подпола. Осветились крутые деревянные ступени вниз. Пухевич затеплил от лампы свечу и осторожно спустился в погреб. Там со вчерашнего дня была оставлена приготовленная им гектографическая масса. Казимеж впервые занимался столь несвойственной ему технической конспиративной работой, потому нервничал и волновался, несмотря на полное спокойствие в доме.

Он нашел на полке плоскую жестяную коробку, которую по его просьбе изготовил слесарь Ян Пашке — один из его доверенных, обеспечивающих контакты с рабочими, а в ней застывшую массу, придавленную сверху мраморной тяжелой плиткой, чтобы поверхность была идеально плоской. Пухевич вынес коробку наверх. Он опустил крышку люка и полюбовался ровной, похожей на мармелад, желатиново-глицериновой массой; потрогал ее пальцем. Она была упруга, как резина.

Он вздохнул, поправил пенсне на шнурке, сделал несколько рассеянных движений… Ничего не поделаешь, надо печатать оттиски. Он сам взялся за это дело, понимая, что Варыньскому и Куницкому труднее справиться с такой работой. Первый — полный нелегал, а второй приехал в Варшаву навестить родителей из Петербурга, ему только гектографа не хватало!

Но печатать не хотелось. Не потому, что Пухевич был ленив — его трудолюбия и упорства хватило бы на целую нотариальную контору, в которой работал молодой кандидат прав. Дело было в содержании того документа, что должен был выйти из-под валика гектографа в количестве пятидесяти экземпляров и разойтись для обсуждения в рабочих кружках.