Предощущенья

*   *   *

Как всё изменилось за год!

В глубине её зрачков

этот год дождями тягот

залил блёстки огоньков:

веселился взгляд при встрече,

при разлуке тосковал,

в нашей комнате под вечер

синей тайной жарковал,

а теперь осенней стынью

моросящей налился,

и как будто бы полынью

пахнет с белого лица...

Мы не ссорились до рвани

но не ладились дела

и в октябрь непониманий

жизнь медлительно вошла.

Пусть она ещё не плачет,

но твердят лица черты,

что воитель-неудачник

обманул её мечты,

что судьба полна работы,

а не вольности страстей,

что души моей заботы

с каждым месяцем грустней.

Не хватает сердцу света,

не находят чувства дна,

20

потому что жизнь поэта

безрассудна и темна...

Но за что просить прощенье?

И любовь нельзя спасти,

подломившую колени

с ношей правды на пути.

*  *  *

Что надо мудрецу?.. Немного риса

да к вечеру большой кувшин вина,

и чтобы в небе месяца нарциссом

над кромкой гор сияла тишина.

В её сияньи омывая чувства,

он сам сверкает, что тибетский снег,

творя свою беседу как искусство,

чтоб откровенье принял человек.

Всем нам, погрязшим в дня визжащем свете,

не замутить бездонного лица...

Хотя и никогда нигде не встретил

горячего, как юность, мудреца.

Вот потому, влюбляясь в златокудрость

прелестных жён, в веселье и вино,

я берегу на будущее мудрость,

которой сердце тёмное полно!

*   *   *

На сцене плачут и смеются,

так акцентируя слова,

как пили чай когда-то с блюдца

        21

те, чья судьба давно мертва...

О, мой театр провинциальный,

скупых талантов скудный ряд...

Но как во мгле притихшей зальной

глазёнки юные горят!..

Простим же труппе сей искусство

условности двухвековой

за то, что в них рождает чувство

сочувствия к судьбе другой.

И если наши души в гнили,

то пусть их чистит древний строй

лохматой щёткой водевиля

или Островского "Грозой"!

*   *   *

Остывающий август, утишивший  пляж,

топчет синие тени на тусклом песке.

Я на камень присел и, достав карандаш,

захотел рисовать теплоход на реке.

Вот бежит он туда, где пока что тепло,

где смеётся вода, щекоча осетров,

ярко-белый, как снег, что под дверь намело

в день прощанья с тобой, в позапрошлый Покров.

Не пора ли забыть? Правды в памяти нет!

Остывающий пляж. Убывающий день.

Одинокую ночь проживу и в рассвет

от зари на реку уроню свою тень...

       22

Я не знаю зачем в этом мире живу!

Моя б воля — дитём я б рождаться не стал,

а пролился б падучей звездой в синеву

или блеском "токая" в хрустальный бокал...

Убежал теплоход по дымящей реке,

и сломался на ватмане вдруг карандаш.

Всё длинней моя тень на вечернем песке.

Убывающий день. Остывающий пляж.

*   *   *

Я не стремился к жизни вечной

и не взгрущу о ней я впредь:

жизнь тяжела борьбой сердечной,

покоем лёгким манит смерть.

Слечу в огонь письмом в конверте,

развею в пепел язвы слов!..

Но если нет на свете смерти,

то я и к этому готов.

1989-ый,"ПЕРЕСТРОЙКА"

В магазине — хлеб да лимонад,

а в кармане "карточки" горят.

Дряхлая старуха продавца

спрашивает:"Нету ли мясца?"

—"Нету, бабка, мяса и не жди:

слопали любимые вожди!"

Не поймёт: зачем он так вождей,

пенсийку прибавили вот ей —

        23

было пять червонцев, стало семь.

Во дворе оснеженная темь;

шаркая галошами по льду,

старая бормочет на ходу:

"Полбатона хватит на денёк,

полбатона высушу я впрок".

       РА-А-АВНЯЙС!"

"Ра-а-авняйс!"— проносилось над ротой

и, цепко застыв на плацу,

в строю мы равнялись с охотой

по нужному справа лицу.

"Ра-а-авняйс!" — разносил репродуктор,

вспугнув города и поля,

и все мы равнялись как будто б

на красные звёзды Кремля,

покуда не вышло терпенье...

Давно уже русский народ

держать не желает равненье

на старых и новых господ,

дорогой своей неокольной

шагает совместно и врозь

неспешно, нестройно, но вольно,

забыв про мужицкий "авось",

надеясь на труд и таланты...

И было б нам очень к лицу,

чтоб в будущем эта команда

звучала лишь на плацу!

      24

     ПЕТРОВАН И ПЕТРОВАНИХА

Двадцать шесть Петровану и три ходки на зону,

Петрованиха Танька моложе на два.

Он широкий, бугристый, кулаки по бидону

и жене чуть повыше плеча голова.

Ну а Танька — кобылка крутого замеса,

высока и знойна, как мумбайская ночь...

Каждый вечер идут с пузырём чемергеса

и везут из яслей на колясочке дочь.

Расслабончик вечерний: крикливые споры,

бесконечные споры на фене, без ссор;

басовеющий хохот и пылкие взоры

освещают, тревожат наш маленький двор...

Ну а утром, хлебнув для взбодрения браги,

снова катят коляску бессловно вперёд

и на день исчезают: он где-то в шараге,

а она труд ударный помещает в завод.

Он порой под шафе, но не видели пьяным;

ну а ей и стакан чемергеса лишь в бровь:

привязала Танюха к себе хулигана,

Петрован всем готов отплатить за любовь!

И расплата недолго тянула с отсрочкой:

через год в день ноябрьский, что хмур был  и волгл,

старый кореш всадил ему в сердце заточку

по веленью пахана за карточный долг...

Двадцать лет пролетело, как ветер по крышам;

на посёлке другие пахан, опера.

Петрованиха замуж вторично не вышла,

внучку в ясли везёт по утрам со двора.

      25

      *   *   *

Настольной лампы мятые цветы

качаются средь душной немоты

на мягких складках приоконной шторы;

за шторой, в незатворенном окне,

наверное, мерцает при луне