Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза, 1970–2000

Оруэлл ярко изобразил предательство народа собственной элитой как важнейшую особенность советского режима, но он уловил лишь половину правды. Значительная часть коммунистической элиты, фактически обладавшей «общенародной» собственностью, действительно относилась к лозунгам о пролетариате и социальной справедливости не более чем с цинизмом. Однако даже спустя четыре десятилетия после публикации оруэлловского шедевра в советской элите было немало и тех, кто сопротивлялся любым попыткам отказаться от идеалов и норм Скотного двора. Лишь после того, как реформы Горбачева выпустили все из-под контроля, даже «свиньи»-идеологи бросились расхватывать общенародную собственность. Руководители КГБ и армии занялись торговлей казенным имуществом — от вооружения до компьютеров. Сам Центральный Комитет партии, по-прежнему выступая против введения свободного рынка, не брезговал частным бизнесом. Отдельные руководители оформляли в собственность за символические суммы или вовсе бесплатно госдачи, автомобили — все, до чего они могли дотянуться. По словам одного проницательного аналитика, они «поспешили предъявить права на… имущество, пока не захлопнулись бюрократические ворота»[110]. На самом деле ворота, открывавшие путь к обогащению, только начали открываться. После того как республики оправили на свалку остатки Союза и стремительный поворот к рынку стал официальной политикой, процесс захвата государственного имущества начал развиваться бешеными темпами.

Большинство простых людей ожидало от введения рынка американского изобилия в сочетании с социальным обеспечением в европейском стиле. В конце концов, именно такие благостные картинки внешнего мира, транслировавшиеся во времена гласности, помогли разрушить то, что еще оставалось от массовой приверженности социализму. Вместо этого люди получили экономическую деградацию и тотальное обнищание в сочетании с бурным распространением того, что ранее способствовало краху Советского Союза: ненасытным присвоением бывшей советской элитой государственных функций и государственной собственности. Некоторые из советских функционеров перед поспешным уходом из своих кабинетов прихватывали с собой телефоны, ковры и декоративные панели из ценных пород дерева. Но большинство вернулось к своим письменным столам или переместилось за другие и принялось использовать свои официальные обязанности — ставя подписи и печати, выдавая лицензии, начиная и прекращая расследования — для обогащения гораздо более беззастенчивого, чем при коммунизме. Так потерпел крах и погиб свинцовый дирижабль посткоммунистической эйфории и начался поиск виновных в этой катастрофе.

Многочисленные аналитики возлагали вину на догматические, как им казалось, монетаристские реформы, осмеянные как «тэтчеризм» или «рыночный большевизм»[111]. Но эти критики не могли показать, как именно Россия претерпела безжалостные неолиберальные реформы. Дело в том, что таких реформ никогда не было и не могло быть. То же самое можно сказать и о благих «альтернативах» этим реформам. Противники российского риторического неолиберализма не были в состоянии определить, кто же именно должен был воплотить в жизнь рекомендуемые ими «постепенные» реформы. Уж не миллионы ли чиновников, предавших советское государство и занятых самообогащением? Никакое российское руководство, придя к власти в результате нараставшего коллапса центральных (советских) институтов власти, не смогло бы предотвратить последовавшего за этим коллапсом полного разворовывания банковских счетов и собственности, которыми на бумаге владело государство, а на практике — ничем не ограниченные должностные лица. Разумеется, ближайшее окружение Ельцина и члены его правительства не только не были в состоянии остановить массовую экспроприацию, но даже не пытались сделать этого. Скорее наоборот: они проталкивали законы и распоряжения, приносившие прибыль лично им. Но так же поступали и их подчиненные, и подчиненные их подчиненных. Точно так же и директора предприятий экспроприировали наиболее прибыльные участки на «своих» заводах и фабриках, прикарманивая доходы от них и легализуя тем самым практику, до того долго существовавшую на черном рынке и в теневой экономике.

Бесконечное разнообразие легализованных мошеннических схем красноречиво свидетельствовало о незаурядной предприимчивости, приобретенной за десятилетия «внеплановых» сделок, заключавшихся и для выполнения плана, и для личной выгоды. Теперь план исчез. Не стало и коммунистической дисциплины, гарантировавшей хоть какой-то контроль. Зато по-прежнему существовал растянутый на десять часовых поясов индустриальный пояс, и именно сочетание экономической неповоротливости и открывшихся возможностей присвоения всего ценного на этой громадной свалке устаревшего имущества и определило характер происходившего в 1990-х.