Даже видимое возрождение российской военной мощи оказалось контрпродуктивным. Развал вооруженных сил СССР стал наиболее всеобъемлющим по сравнению с другими советскими институтами, но тем самым он открывал и необычные возможности для перемен. Однако военные реформы никогда и нигде не были легким делом (что же говорить о российских масштабах!): военные структуры всюду крайне консервативны и неподатливы, а военно-промышленное лобби везде могущественно. В 2008 году Россия планировала потратить на оборону более 40 миллиардов долларов против 5 миллиардов в 2002 году. И хотя это в 15 раз меньше военных расходов США, Россия приближается ко второй в мире стране по этому показателю — Китаю. В 2008 году впервые после 1990-го военный парад 9 мая проводился на Красной площади с использованием боевой техники — танковых колонн и пусковых ракетных установок. Военная доктрина России, обнародованная в 2007 году, несла на себе явную печать советских времен. Основанная на подражании и противопоставлении США, она предполагала, что Россия в состоянии одновременно вести одну глобальную и одну региональную войну, а также серию локальных конфликтов. («Товарищ волк знает, кого кушать, — сказал в 2006 году Путин в Послании Федеральному собранию, прозрачно намекая на США. — Кушает и никого не слушает. И слушать, судя по всему, не собирается».)Между тем бесконечно повторяемые заклинания о необходимости поднять профессионализм армии и перестроить ее для противостояния угрозам XXI века ни к чему не приводили. Выигрывала по-прежнему ставка на мощное неманевренное вооружение[201], поставки которого еще более обогащали часть элиты, связанную с военно-промышленным комплексом.
Бизнес — вот что стало приоритетным национальным интересом России. Одним из последних действий Путина на посту президента было подписание закона, в соответствии с которым иностранные инвестиции в 42 отрасли экономики, признанные стратегическими (от энергетики до общенациональных СМИ), могли осуществляться только с одобрения правительственной комиссии, возглавляемой премьер-министром. Между тем в зарубежных поездках и Путина, и Медведева сопровождала многочисленная группа представителей крупного бизнеса, что подчеркивало: российская внешняя политика как никогда сфокусирована на содействии покупке российскими государственными и частными компаниями активов за границей. Само российское правительство, подобно Китаю и многим арабским автократиям, пыталось принять активное участие в этом деле. В 2008 году Стабилизационный фонд был разделен на две части. Консервативный Резервный фонд (размер которого, закрепленный на уровне 10 % от ВВП, первоначально составлял 130 миллиардов долларов) был ориентирован на покупку для подстраховки экономической стабильности надежных облигаций иностранных правительств. Более же динамичный Фонд национального благосостояния (первоначально — 32 миллиарда долларов) должен был вкладываться в иностранные корпоративные активы. В сопоставлении с российским ВВП это большие средства.
Предвидели ли защитники принципов экономической свободы и глобальной интеграции, что в конце концов столь значительную часть мировой экономики сконцентрируют в своих руках именно государства (особенно те из них, что контролируются авторитарными лидерами и шейхами)? Национальные фонды благосостояния как последняя стадия капитализма, сказал бы Ленин. Главной целью российских инвестиций оставалась Европа, в том числе бывшие советские сателлиты. Однако и Азия с Африкой находились в поле зрения российского бизнеса — много воды утекло с тех пор, как Советский Союз интересовался главным образом освободительными и гражданскими войнами на этих континентах. Российские компании появлялись и на американском инвестиционном рынке. «Русские идут!» — могли сказать повсюду в мире — и на этот раз это была бы правда.