— Ох, доброго дня, снежная дева, — собираешь ножи, каждый из которых, как и всегда, попал точно в цель, — Что за взгляд? У тебя волосы белые, как снег, и ведёшь себя со мной соответственно. Понимаю, нет причин меня любить, но и проявлять столь открытую враждебность… Да и обычно девушки прямо-таки заглядываются, а тут такое… — последнее, впрочем, благородному воину произносить вслух явно не пристало. Но разве за недавние две жизни тебя волновали такие условности?
— Прошу прощения{?}[В японском языке слово «извините» (すみません、сумимасэн) может использоваться также в значении «спасибо». Например, когда кто-то помог донести вам тяжёлые сумки, следует использовать именно такой вариант благодарности, потому что вы как бы обременили чужого человека своими хлопотами.], — сажусь на колени, — Мы с матушкой и отцом искренне признательны Вам за помощь и готовы отплатить всем, чем пожелаете… — понимаю, что придётся склониться в догэдза. Ну же, Мидори, проворачивала ведь однажды такое пред красноокой тварью{?}[В 5-й петле, в которой Шисуи казнил её родителей.], чего же теперь медлишь? Уняв пробудившееся смятение, уже собираюсь коснуться лбом земли…
— Не стоит, — останавливаешь. Смотришь внимательно — столь пристально, точно в сей миг снова вонзишь танто в мою грудь — будто изучаешь, пытаешься ответить на какой-то лишь тебе ведомый вопрос… и, тяжко вздохнув, отворачиваешься и отходишь.
— Что Вы?…
— Я же вижу, что неприятен тебе, — в словах твоих читается… что же в них заключено, мой демон?
— Нет, Вы не поняли, я пришла… — что бы ни говорил и ни делал, ты спас моего отца, и я не хочу оставаться в долгу пред извечным мучителем.
— Довольно! — вздрагиваю от проскользнувшей угрозы, — Просто… если это всё, что ты хотела, то уходи.
Не понимаю. Что с тобой, горделивый Учиха? Почему плечи столь понуры, а фигура застыла, точно у побитой псины? Разве ты не лучший шиноби клана, что всегда держит спину ровно, играясь с чужими судьбами и не заботясь о других?
— Что с тобой? — не выдерживаю, — Что с тобой, Шисуи? — отбрасываю все условности: потерянная, запутавшаяся.
— Как ты?… — наконец вновь обращаешься лицом ко мне.
— Где твоя одержимость? Где властный взгляд? — зарождаю ответное непонимание, — Где прежние жестокость и корысть? Прячешься под маской?! Довольно, с меня хватит, если надумал вновь играться, то лучше закончи всё сейчас!
Птицы, собравшиеся на соседних ветках, уж улетели прочь, испугавшиеся гневного крика. Ты замер, не зная, что сказать и как повести себя. Конечно, вряд ли когда-нибудь встречал настолько полоумную особу! Использую твоё замешательство — бесцеремонно сокращаю дистанцию, как и ты недавно — и задираю рубашку{?}[
Это отклонение и от канона «Наруто», и от исторических реалий, но слово «футболка» (какую Шисуи носил в оригинале) мне употреблять совсем не хотелось, поэтому будет рубашка.] до самых ключиц.
Невозможно. Просто дурной сон. Кошмар, от которого следует пробудиться как можно скорее. Рисунок — прямо под левой грудиной — витиеватый, переплетающийся сложными узорами. Точно такой, какой мельком заприметила на озере. Впервые виденный в саду твоего поместья… только не распустившийся кровавыми лепестками, а сомкнутый, точно в ожидании. Алый цветок Хиган.
— Откуда это? — тычу, желая стереть мираж, но след, как назло, совершенно не хочет смазываться или же бледнеть, — Откуда?!
— Да что ты себе позволяешь? — пришедший в себя, усмиряешь молниеносно, махом опрокинув меня на траву и прижав крепким телом, — Думаешь, если обращаюсь с тобой фамильярно, то теперь можешь творить, что вздумается?
Багряные очи — рассерженные, негодующие — вот-вот могущие раскрыться чёрными бутонами Мангёкё Шарингана. Столь знакомые, но в то же время абсолютно чужие.
— Да, могу! Могу, потому что ты творил вещи гораздо хуже! Задушил, пронзил насквозь, умертвил моих отца и матушку! Убил Итачи-сана, дважды! Своего лучшего друга! Знаешь, знаешь ли ты, сколько раз овладевал мною, монстр?! Что? Не веришь? Думаешь, я обезумела? Так смотри, смотри же своими проклятыми глазами, давай!
Возмущённый, оскорблённый гнусной клеветой, ты повинуешься желанию едва знакомой девицы: начинаешь рыскать в моём сознании, открывая за каждой новой дверью очередной эпизод — ослепительные вспышки, мрачные пятна, согревающие воспоминания, безликие деньки — не упускаешь ничего. Первая петля, вторая, третья… добираешься до самого последнего пробуждения на втором этаже овощной лавки.
— Что, сложно принять правду, а? Осознать, какое ты чудовище, не заслуживающее даже ада? Давай же, страдай, метайся, как металась я! Потому что каждый раз ты… вы все… забывали, но я, я-то всё помнила! Каждое твоё слово, каждое действие, каждый жест отпечатались в моей памяти навсегда!