Предотвратить неизбежное (СИ)

Юноша сидит напротив, уткнувшись в аккуратно расставленные тарелочки, поглядывая на меня только изредка. Не говорит ни слова, только смотрит: своими тёмными, как беззвёздное небо, очами, в которых сейчас плещется настоящая буря.

— Утром я отправляюсь на миссию, — вдруг молвит он: напрягшись всем телом, вперив взгляд в еду и тяжко вздохнув. Ты уже всё понимаешь, моё горькое наваждение.

— Удачи, — улыбка через силу. Выглядит ли она достаточно убедительно? Впрочем, важно ли это, когда сердце уже принялось предательски разгонять кровь: наверняка Шисуи всё слышит, он же шиноби. Кажется, теперь я знаю, как именно погибну. То будет Фугаку-сан или кто-нибудь другой?

Дальнейшая трапеза продолжается в давящей тишине.

***

До самой ночи я маялась разными домашними делами, дабы хоть как-то отвлечься. Шисуи вовсе не настаивал на этом, но и прерывать не стал: после ужина сразу скрылся в покоях, мотивируя тем, что желает отдохнуть перед сложным заданием. Закончив в третий раз натирать полы, я сдалась: уснуть сегодня явно не удастся. Позавидовав крепкому сну шиноби, двинулась вдоль энгавы, огибающей добрую половину поместья, чтобы дойти до полюбившегося мне садика: по сути своей ничем не отличающегося от схожего в особняке главы Учиха — те же неестественно низенькие посадки, крупные камни, крохотный пруд с кувшинками, небольшой мостик. Ничего же необычного, так почему ноги сами несут туда?

Однако, вопреки моему намерению насладиться чарующими видами в лунном свете, небесное тело скрылось за облаками, отчего весь двор заволокло пеленой мглы. На веранде же внезапно обнаружился ещё один наблюдатель красот природы.

— Не спится? — беззлобно интересуется он, даже не оборачиваясь. Ещё недавно донельзя напряжённый, сейчас Шисуи кажется на удивление умиротворённым и расслабленным.

— Да, — подхожу ближе, а затем и вовсе сажусь рядом, — А тебе? Скоро же… миссия, — зачем ляпнула такую глупость, Мидори? Знаешь же, что ему тяжело об этом говорить.

— До рассвета есть ещё время, решил немного насладиться ночной природой, — гневаться или расстраиваться, тем не менее, он не стал.

— Неужели ты можешь разглядеть что-либо, помимо тёмных пятен? Шаринган?

— Шаринган, — подтверждает он, уже зажёгши алые огоньки.

Едва заметное холодное сияние слабо освещает молодое лицо, отчего тени на нём кажутся нечёткими, невыразительными и весь облик юноши будто смазывается до смутных очертаний. Но очи его я вижу ясно: багряные, с чёрными символами, так ненавидимыми мною ранее, но сейчас почему-то создающими необъяснимый уют внутри — точно костёр, с трескающимися от жара поленьями, терпким ароматом жжённого дерева и запахом… леса. Да, Шисуи всегда пахнет лесом.

Он глядит на меня неотрывно: чарующе, маняще, словно гипнотизирует, как в самую первую встречу. Но сейчас предо мною — не чудовище, а заплутавшая душа, столь же утомлённая, как и моя собственная.

— Шисуи, я… — произношу, словно не осознавая, что хочу сказать дальше. Слова вертятся на языке, но застревают прямо в горле, неспособные вырваться, — Так устала{?}[Ранее Мидори не произносила этого вслух, только в мыслях.]… — наконец доканчиваю, уже не понимая: для чего, в сущности, начала говорить.

— Я знаю.

— Хах, слышала это раньше, — сам собой вспоминается тот случай: когда сорвалась на тебя и впервые показала истину. Я была так зла, не могла понять, что с тобою приключилось, гадала о причине беспросветной печали в глазах, уже тогда чувствуя, как медленно утекает твоя жизнь, хоть и не ведая о силе проклятья.

— Мидори, я… — нарушает собеседник затянувшееся безмолвие, — Не хочу уходить, — внезапное откровение под покровом сумрака, от которого сделалось дурно, — Знать, что после моего ухода мы больше не встретимся и ты… погибнешь.

— Тс-с… — приближаюсь непозволительно близко, прикладывая палец к сомкнувшимся губам, успокаивая: и его, и себя, — Я — не Норика, я обязательно вернусь. Не вини себя ещё и в моей смерти.

Всегда пытаешься справиться со всем в одиночку, не показываешь слабостей, но несёшь непосильное для юных лет бремя. Так позволь же хотя бы немного облегчить твою тяжкую ношу, Шисуи.

— Но я… — пытается возразить, а я лишь повторяю действие, — Ощущать себя настолько беспомощным и бесполезным… непривычно. Знаешь, я могу пересечь континент меньше, чем за неделю? — хочет отшутиться, но боль прорывается сквозь иронию, — А спасти тебя… не могу.

— Такова судьба, Шисуи, нам ничего с этим не сделать, — говорю тихо и размеренно, будто проникая сказанным глубоко в его сознание, — Но зато, — провожу по крепкой груди, сокрытой одним лишь тонким домашним одеянием, — Это избавит тебя от хиганбаны, а меня — от цикла воскрешений. Навсегда.

Его очи так и мечутся, говоря: «Что, если не получится? Что, если ты не успеешь»? Да я и сама не могу знать наверняка: боги способны подтолкнуть на нужный шаг, но действовать за нас они не в силах. Но вдруг взор Шисуи меняется: столь легко и быстро, точно не было всех этих сомнений.

— Если у тебя не выйдет, покажи мне свои воспоминания снова. Уверен, что приму верное решение.