Предположительно

— Когда мне станет легче, меня переведут в одно место на севере штата. Для таких девушек, как я.

— На севере? — он говорит это так, будто это в другой стране. Он немного обдумывает эту мысль, поглаживая мои руки. — Ладно, думаю, я смогу тебя навещать там. По выходным точно должно получиться. По крайней мере, до рождения малыша.

Для Теда все так просто. Он человек действий. Делает то, что должно, не задавая вопросов, не требуя объяснений, не задумываясь о последствиях. К сожалению, эта задача отведена мне.

— Нет. Не сможешь. Они начнут задавать вопросы. И затем выяснят все про тебя. Про нас.

Тед хмурится, его тело напрягается, но руки все еще окутывают меня как мягкое одеяло.

— О чем ты?

— О том, что... мы не сможем видеться... какое-то время.

Он плохо это воспринимает. Он подскакивает, и из меня вырывается глубокий вздох, от боли перед глазами танцуют звезды. Затем он начинает спорить со мной, приводя все возможные аргументы. Он кричит и матерится. Я даю ему время выговориться, но мое решение остается неизменным. Теду теперь девятнадцать, мне — шестнадцать. Мы оба на УДО, и у нас обоих не осталось права на ошибку.

Я долго об этом размышляла, лежа на спине и таращась в потолок. Правда в том, что нам не победить. Вся та тяжелая работа, которую проделала мисс Кора может быть напрасной, потому что мы все равно можем проиграть. В той или иной степени. Они заберут Боба՜, а меня закинут в детскую тюрьму за то, что я сумасшедшая. А если они узнают о Теде, то потеряю не только Боба՜, но и единственного человека, который когда-либо меня любил. Дерьмовая ситуация, но я должна позаботиться об обоих моих мальчиках.

— Ты уже натворил достаточно, просто придя сюда, — говорю я. — Теперь они знают, как ты выглядишь.

Он снова матерится и садится на кровать Новенькой. От переживаний на его лбу появляются глубокие морщинки.

— И когда?

— Когда что? — говорю я.

— Когда мы снова увидимся? — фыркает он.

Я не могу врать этим большим карим глазам, поэтому говорю правду.

— Я не знаю.

Тед смотрит на меня так, будто хочет разозлиться. Он знает, что я права, и он хочет возненавидеть меня за это. Но Тед не может этого сделать, для него это невозможно. Это ранит его больше всего. Он не может ненавидеть меня, но и не может удержать. Он проводит рукой по лицу и падает передо мной на колени. Он зарывается лицом в мой живот и покрывает Боба՜ поцелуями, будто его жизнь окончена. В каком-то смысле так и есть.

Раздается легкий стук в дверь. Мы игнорируем его, пока он ни переходит в барабанную дробь.

— Мэри! Время вышло, — орет мисс Риба. — Он должен уйти! Сейчас же!

Тед поднимает взгляд на меня. Его глаза. По ним я буду скучать больше всего. Может, Боб унаследует их. Но пройдут годы, прежде чем я узнаю об этом.

— Это мальчик, — говорю я, стараясь смягчить удар улыбкой. Тед прикусывает нижнюю губу, его глаза слезятся. Од делает прерывистый вдох и целует меня. Его губы. По ним я тоже буду скучать.

— Эй, пообещай мне, что ты будешь сражаться за него, — говорит он. — Пообещай, что не сдашься. И если его заберут, ты расскажешь мне об этом.

— Обещаю, — лгу я и обнимаю его в самый последний раз.

Выдержка из «Одержимой: История Мэри Б. Эддисон»

Автор: Джуд Митчелл (стр. 223)

Если говорить о Мэри как о ребенке, Даун Купер однажды сказала: «Многие думают, что я назвала ее Мэри в честь матери Иисуса, но это не так. Я назвала ее Мэри Бет, подобно Марии из Вифании²³. Мария сидела у ног Иисуса и слушала каждое его слово, вместо того, чтобы помогать своей сестре готовить ужин. Она знала, что нет ничего важнее Господа!

А еще Иисус воскресил ее брата.

Но, на самом деле, я назвала ее Мэри Бет в честь своей матери, Мириам. Это значит «желанный ребенок».»

Мое колено и лодыжка почти пришли в норму. Теперь я могу ходить в туалет без костылей. Вчера приходила медсестра и сказала, что у меня наблюдается существенное улучшение. А это означает, что ей не нужно больше приходить. Я совершенно не против. У меня есть большие поводы для беспокойства. По крайней мере, мне снова можно вставать с кровати.

Я сажусь на автобус до желтой ветки метро, прохожу пешком еще три квартала до ее дома, поднимаюсь вверх на сияющем лифте с большими зеркалами. Помню, как мы ездили на нем с мамой: она поправляла ленточки в моих косичках, а я подходила к зеркалу так близко, чтобы от моего дыхания из носа оно запотевало. Когда достигаю шестого этажа, раздается звонок. Стучусь в крайнюю дверь справа. Она даже не удивлена моему приходу. Просто впускает меня внутрь.