Предпоследний Декамерон, или Сказки морового поветрия

Речь идет о сестре моей прабабушки, дедушкиной матери. Имя с детства меня завораживало – даже сейчас, при моде на всяческий «винтаж», шансов встретить обладательницу этого имени практически нет. Замуж Евстолия вышла поздно, за младшего сына из богатой купеческой семьи Ворониных, торговавших ювелирными изделиями. Поздно – потому что родители жениха несколько лет не давали своего согласия на брак сына с бесприданницей. Но молодые люди сумели пронести свою любовь через все семейные неурядицы и, наконец, обвенчались – перед самой Первой мировой войной. Новобрачная, конечно, сменила фамилию. Молодой муж успел заказать ей личный набор столового серебра – с вензелем на черенках, изображавшим красиво переплетенные буквы Е и В – Евстолия Воронина. Почти сразу у него открылся туберкулезный процесс – и примерно год спустя Евстолия овдовела бездетной, ну, а потом посыпалось: войны, революции… Прожила она недолго.

Набор серебра, конечно, за сто лет «поистратился»: что-то теряли, на что-то выкупали кого-то из тюрьмы, что-то обменивали на продукты – в общем, мне какими-то кружными путями перепала одна столовая ложка, которую я активно использую. Причудливо завитые буквы вензеля по-прежнему хорошо видны – и поэтому сестру прабабушки Евстолию, чьей фотографии у меня нет и никогда не было, я вспоминаю каждый день. Одна я. Больше некому. Все умерли. А кто жив – у того нет ложки.

Вот что такое – «на память». Пока живы те, кто тебя видел и знал, они, может быть, иногда случайно упомянут тебя в речи, или вспомнят по какой-нибудь ассоциации. Но, когда и они умрут, твой образ на земле угаснет тоже. А вот этой Евстолии посчастливилось забросить некий «крючок» на целый век вперед: имя, ложка – и краткое, более чем краткое, жизнеописание…

– Действительно грустно… Когда даже фотографии не осталось, а только ложка… – прошептала Оля Большая.

– А она дорогая? – деловито осведомился Соломоныч. – Ведь в трудных обстоятельствах она может вас еще как выручить…

– Не думаю. Ложка как ложка… – задумчиво ответила Маша.

– Когда я был молод, на экраны вышел один фильм. Со Штирлицем. Ну, в смысле, артистом, который его потом сыграл, – озарился от воспоминания Соломоныч. – Но там он был еще не разведчиком, а учителем, положительным человеком. Так вот, он сказал своим ученикам: «От большинства людей остается только тире между датами рождения и смерти». А тут целая ложка. Да еще серебряная.

– Все равно печально, – сказала Татьяна. – Но у нас, к счастью, все-таки есть, что оставить своим детям…

– Что из этого сохранится через сто лет, и будет ли связано с вашим именем – большой вопрос, – меланхолично бросил Борис.

Татьяна демонстративно проигнорировала выпад.

Наступила короткая тишина, в которой каждый тайком от других, а пуще – от самого себя прислушался изо всех сил, устремив напряженный слух в коридор и наверх: не донесутся ли подозрительные звуки? Максим безжалостно дезавуировал все попытки:

– Господа, не надрывайтесь так: пока дверь не начнут вскрывать, мы ничего не услышим, она слишком толстая. А если начнут – услышим без всяких прислушиваний.

– Давайте лучше рассказывать, – призвал Король и посмотрел на поникшую Катю, желая подбодрить ее: – Может, вы?

Она наклонила голову:

– У меня уж очень грустная история… Макс, ты ведь помнишь мою подругу Гелю – ту, что работала в Пушкинском музее? Ну, вот, я и расскажу о нашей последней встрече…

История шестая, рассказанная ожидающей скорой личной развязки Катюшей, о том, каково это, когда видишь человека последний раз в жизни, но не знаешь об этом.

Несколько лет назад умерла от рака моя подруга Геля, проболев лишь пять месяцев и не дожив до сорока лет примерно девять недель. До болезни это была пышная красавица с рыжеватыми волосами, словно сошедшая с полотна Рубенса, прекрасно себя чувствовавшая… Никому и в голову не могло прийти, что у нее обнаружат рак уже в четвертой стадии. Нет, мы были не самыми близкими подругами, но уважали и ценили друг друга, иногда встречались, откровенно разговаривали, обменивались небольшими подарками…

Наша последняя встреча теплым летним вечером в центре Москвы ознаменовалась зловещим случаем. Я долго прождала Гелю у метро «Кропоткинская» – она задержалась почти на час: ее не отпускали с работы – она была искусствоведом, работала в музее изобразительных искусств. Я стояла и злилась на нее за свое потерянное время, но, когда она прибежала – запыхавшаяся и извиняющаяся, то, конечно постаралась не показывать вида и постепенно успокоилась. Мы неторопливо пошли, разговаривая, в сторону Москвы-реки и по дороге завернули на улице Ленивке в кафе-подвальчик, чтобы посидеть и пообщаться… До сего дня ношу я в сумке крошечный блокнотик, в котором в том кафе Геля своей рукой написала для меня телефоны одной нужной мне организации и список документов…