– А ты проводи меня – до выхода, – сказала она. – И возвращайся. Снимешь здесь кого-нибудь. Ты же у нас богатенький. Любая согласится.
– Нет уж!
– Ну, дело твое… В общем, спасибо за угощение. – Она опять погладила его по щеке и на секунду приникла к нему своим роскошным телом. – Приятно было повидаться с тобой.
Сеня тоже встал и бросил на стол две зеленые пятидесятирублевые бумажки. Жалко было оставлять столько еды: голодноватое детство и юность давали о себе знать. Однако он пошел следом за Милкой. Его слегка покачивало. Все-таки он изрядно выпил сегодня.
Когда они вышли на крыльцо ресторана, Милка вдруг кому-то помахала. Сеня посмотрел, кому. И заметил, что Милке ответили: изнутри изрядно грязной «шестерки», припаркованной на противоположной стороне улицы 25-го Октября, у магазина ювелирных изделий, ей сделал в ответ ручкой какой-то молодой человек.
Милка опять приникла к Сене, поцеловала его в щеку, прошептала:
– Я… Я все узнаю для тебя, что ты просил. Я все для тебя сделаю. И мы еще встретимся. Ладно?
– А это кто там – муж тебя встречает? – тупо спросил Арсений, дернув плечом в сторону «шестерки«.
– Ну зачем сразу муж? – расхохоталась она. – У меня ведь и любовник есть. – И, не дожидаясь его реакции, она побежала к «Жигулям».
Села внутрь, обняла водителя, поцеловала.
«Шестерка» сорвалась с места и рванула в сторону площади Дзержинского.
Арсений тупо стоял на крыльце ресторана. Он чувствовал себя одиноким, брошенным, всеми обманутым: Милкой, Настей, судьбой…
– Вот суки! – вырвалось у Сени.
Проходившая мимо молодая приличная дама в дубленочке бросила на него удивленно-оскорбленный взгляд.
Ужин у Насти удался.
Теперь, когда она могла позволить себе покупать продукты с рынка, кормежка у нее почти всегда удавалась. Прямо скажем, парную вырезку испортить куда сложней, чем жилистый магазинный оковалок.
Они с Сеней сидели за столом в кухне, Николенька в своей комнате играл «в стройку» – объединил в одну коробку три полурастерянных конструктора и возводил нечто невообразимое.
Арсений расслабился, размягчел – то ли от хорошей еды, то ли от коньячка. Настя не считала, сколько рюмок он выпил, но бутылка «Арарата» (тоже хорошего, с красивой пробкой и пятью звездочками) стояла полупустой.
«Сказала бы я тебе, – сыто думала Настя, – что пьешь ты как сапожник, и чавкаешь, будто не бизнесмен, а голодный зэк…»
Но воспитывать Сеню ей не хотелось. Не то было настроение – не придирчивое, а спокойно-расслабленное. Так и хочется, чтобы их посиделки на кухне тянулись вечно и всегда бы играли блики на миндально-коричневой поверхности коньяка…
Но Настя знала, разрушить очарование «послеужинья» очень легко. Достаточно сделать Арсению хоть одно замечание – и он сразу взовьется, словно Змей Горыныч. С этой своей работой он стал очень нервным. Все время хмурится, взгляд озабоченный, весь в себе. А когда особенно устанет – у него даже веко дергается. Как тогда, когда он вернулся из тюрьмы…
Тогда Насте удалось его вылечить – любовью, заботой и валериановыми настойками (Сенина же бабушка когда-то ее и научила, что лучшее лекарство от напряжения и стресса – это банальная валерьянка). А сейчас ситуация совсем другая. Тогда, два года назад, Настя была Сене
И раз уж в кои-то веки выпало вместе посидеть за вечерним столом, то лучше Сеню не дергать. Не до воспитания тут. И не до придирок, когда муж сидит бледный и все время прислушивается – не зазвонит ли телефон (не знает, дурачок, что Настя аппарат отключила. Потерпит его Ванька Тау, нужно же человеку хоть иногда отдых давать!).