Предприниматели

Мать любит отца именно за то, что он предприниматель. И когда она ему говорит «Найди себе другую работу!», она, конечно, так не думает. Ей нравится, что у нее муж предприниматель, а не раб. Когда мы возвращаемся, мать сидит у стола на кухне и думает. И говорит отцу: «Ты думаешь, мне нравится тут сидеть и ждать, пока что-нибудь не стрясется?» Летом мать поливает овощи в саду из корыта. Морковь и бобы, едва только покажутся из земли, кажутся крохотными старичками. А отец говорит: «В этом и есть все лучшее из Шварцвальда». Шварцвальд старый и морщинистый, оттого и морковки тоже здесь растут старые и морщинистые.

Иногда мать так шумит у себя в спальне за закрытой дверью, и тогда мы с Берти сидим на кухне и слушаем, как грохочут двери наверху. Пусть пошумит, иногда это полезно, она все равно это несерьезно. Она уедет и нас с собой заберет? Куда? Спрашивает отец. И тогда мать вынуждена признать, что он прав. Потому что откуда еще возьмется «звонкая монета», если не от предпринимательства?

За завтраком отец целует ее в губы и говорит: ты моя самая великая ценность, с тобой мы сила. Ты меня любишь, Фрэнки? Люблю, Джонни. А вечером на столе появляется жестяная коробка с письмами и открытками, все из заброшенной деревни в долине. Из коробки появляется кафе «Шперль» в Вене, люди сидят за столиками, курят и смеются, официант в рубашке и фартуке снует между столами, все в черно-белых тонах, потому что отец выхватил эту коробку у самой истории. И снова сцена с поцелуями и признаниями в любви. Мать на самом деле счастлива, что мы все вместе теперь владеем собственным предприятием, а не батрачим как рабы в «Раю». И я тоже предпринимательница, и у меня есть длинноносый Тимо, и это здорово.

На другое утро отец достает из шкафа в гостиной ружье. Нам запрещено его трогать, потому что оно живет своей механической жизнью. Я иду за отцом во двор. Там стоят двое мужчин в ковровых пальто. Ступайте своей дорогой, говорит им отец.

Мы только хотели спросить, произносит один из них, низенький, гораздо ниже другого.

Уже спросили, говорит отец, а теперь идите.

Всегда найдется что-нибудь, отвечает коротышка, улыбается голубыми зубами и обводит рукой наш двор. Пола его коврового пальто оттопыривается, на поясе чернеет пистолет. Отец предупреждающе передергивает затвор, ковровый коротышка отпрыгивает в сторону и воздевает руки. Ну что вы, говорит он, мы всего лишь хотели спросить. Затем кланяется, и оба уходят в ворота, молитвенно сложив руки перед грудью, как в церкви. А коротышка постоянно улыбается голубыми зубами, а отец не спускает с него дула ружья, пока оба закрывают за собой калитку. Коротенький синезубый прислоняется к забору снаружи и глядит на наш дом. Высокий грузит сумки на тележку и натягивает сверху брезент от грузовой фуры, и, помахав нам рукой, оба удаляются. Мы хотели только спросить, кричит маленький.

По дороге в «Рай» я спрашиваю отца, знает ли он ту книгу. Нет, отвечает он. Я рассказываю ему о лесах и озерах за Вогезами. И о том, что надо пересечь Зону, чтобы попасть в эти леса. За Вогезами все точно так же, как у нас тут в Шварцвальде, отвечает отец. Не может быть, чтобы все так же, думаю я. Но лучше промолчу, это только мои мысли.

По дороге в Шёнау я думаю, что теперь живу двойной жизнью и что виновата в этом, наверное, наша работа. Может быть, в этом вообще сущность труда: как бы ни была прекрасна наша работа, в нас просыпается некто другой, кто совсем не желает работать. И тогда речь идет совсем уже не о работе. Вот, например, доктор Хагель рассказывает, как он каждое утро радуется, что ему надо вставать и спускаться в деревню в свою практику. И в этом заключается, наверное, великое противоречие, потому что и у него внутри рано или поздно голос произнесет: «Не желаю сегодня спускаться в деревню ни в какую практику!» Почему бы и мне сегодня не пойти на пруд и не провести день с длинноносым Тимо? И не будет больше никакой работы. Вот за это я и люблю наше предприятие: у нас настоящая работа, и у нее всегда есть ощутимый результат, и в такие моменты я чувствую, что внутри меня есть вторая Липа, но ведь это и есть я сама. И в то же время не я. Не было бы у меня работы, я бы, скорее всего, и не узнала бы вообще, что во мне есть эта вторая личность.

После обеда отец говорит: сегодня еще более великий «Специальный день», чем обычно. И тут же у Берти ушки на макушке.

Большая космическая электростанция, ликует брат.