Предрассветная лихорадка

Та подняла на нее глаза, потом на отца. И тихо, но твердо ответила:

– Не еврейкой – уж точно!

В этой фразе, возможно, скрывалась и доля враждебности.

Юдит Гольд растерла на столике капельку чая и резко ответила:

– Ну это уж не вопрос желания.

И с напыщенным видом, как будто Лили оскорбила лично ее, удалилась.

Мой отец задумчиво посмотрел ей вслед.

– Я знаю одного епископа, – заявил он. – Мы напишем ему. Что хотим перейти в христианство. Ты согласна?

Мой отец, по своей привычке, сильно преувеличивал. Разумеется, никакого епископа он не знал. Но был уверен, что рано или поздно, если постарается, он такого найдет.

Лили погладила его по руке:

– Ты не сердишься?

Но отец уже плыл по течению.

– Да я тоже об этом думал.

* * *

В ночном поезде, по дороге в Авесту, глядя, как мимо окна проносятся станции, мой отец решил для себя проблему. Нет, конечно, мысль принять христианство ему в голову раньше не приходила. Ему просто было не важно, что он еврей. Уже подростком его настолько поглотила Идея, эта новая вера, что для такого рода старья в душе его просто не осталось места. Если это так важно для Лили, решил он, то он найдет какого-нибудь священника. Или епископа. Да самого Папу Римского, уж если на то пошло.

Поезд миновал Муталу, Халльсберг, Эребру. Мой отец, сидя в купе, сочинял письмо.

Ну вот, моя милая, моя дорогая Лилике, ты знаешь теперь, что я человек, навсегда обрученный с идеей борьбы за свободу и справедливость, которой увлечены сегодня сыны всех народов. И если ты будешь (ведь это так?) моей спутницей в повседневной жизни, то и в этом будь мне верным товарищем!

Ты вышла из буржуазной среды – стань теперь боевой и стойкой социалисткой!

Ты ведь правда этого хочешь? До Рождества, когда мы, надеюсь, снова увидимся, я буду считать дни!

(А с епископом, как только приеду в Авесту, я договорюсь.)

Обнимаю и крепко-крепко целую. Твой Миклош.

Глава одиннадцатая

Едва мой отец уехал из Экшё, как там разразился скандал. Началось с того, что на следующий день под конец завтрака в столовую вошел доктор Свенссон и постучал ложечкой по стакану.

От резкого звука гомон в столовой утих, все повернулись к врачу.

Свенссон говорил нервно:

– Я прошу отнестись к моему сообщению спокойно и с полным доверием. Сегодня я получил известие, которое внесет в вашу жизнь некоторые изменения… Шведское министерство здравоохранения решило расформировать лагерь в Смоландсстенаре. Все жители этого лагеря, которые находятся на лечении в нашем госпитале, отправятся вместе с остальными.

Свенссон хотел продолжать, но дальнейшие слова его поглотил взрыв эмоций. Девушки и женщины повскакивали с мест, одни радостно обнимались, другие визжали, третьи, выкрикивая что-то на разных языках, пытались пробиться к главному врачу. Тщетно Свенссон стучал ложечкой по стакану, пытаясь восстановить порядок.

…утром в большой суматохе нам объявили, что лагерь наш ликвидируется и всех нас в ближайшее время отправят в другой, очень крупный лагерь в сотнях километров отсюда… Но по крайней мере мы будем ближе друг к другу и мне не придется далеко ехать, чтобы тебя навестить.

Три молодые венгерки бросились в палату собирать вещи. И тут Лили обнаружила пропажу.

Когда полчаса спустя комиссия составляла протокол о случившемся, она была уже в состоянии невменяемости. Приступы плача следовали один за другим, наконец ей сделали укол успокоительного, от которого она впала в ступор; она лежала на койке, скорчившись, и не реагировала на вопросы.

Рассказывать комиссии о случившемся уже который раз принималась Шара.

– Я уже говорила. Он был открыт, – показала она на единственный шкаф в палате.

Шкаф в углу и теперь был распахнут, он был почти пуст – все вещи девушек умещались на нижней полке.

Светловолосый, с ослепительно-белой кожей мужчина в очках переводил слова Шары на шведский начальнице местного отделения “Лотты”.

Протокол составляла фру Анна-Мария Арвидссон.

– Как выглядел материал? – спросила она.

Шара погладила по спине скорчившуюся Лили.

– Лилике, как он выглядел? Я ведь видела только мельком…

Но Лили лишь тупо смотрела расширившимися зрачками на стоявшую за окном березу. Шара попыталась ответить вместо нее: