Предрассветная тьма (ЛП)

Часть меня не хочет спрашивать её, но я должен, чтобы очистить свою совесть:

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я отвез тебя домой? Я могу.

Она переводит взгляд на одеяло, тянет за свободную нитку и вздыхает.

— Нет, я хочу остаться с тобой.

И я киваю, в животе всё переворачивается, потому что я боюсь, что она даже не поняла бы этого, если бы захотела уйти от меня.

— Итак, — шепчет Ава. — Куда поедем?

Я пожимаю плечами.

— Куда захочешь.

— В Италию. К подножию Везувия.

Я внимательно смотрю на неё, улыбаясь.

— Это необычно.

— Помпеи, — она изгибает бровь дугой.

— А, я понимаю. Ты хочешь жить у подножия трагедии.

Улыбаясь, она быстро меня целует.

— Конечно, именно там я тебя и нашла.

И я хочу взять её. Я хочу спать с ней, но не буду. Я не уверен, готова ли она после всего того, через что она прошла с Джебом, и на данный момент этого достаточно.

Ава хватает свой журнал с прикроватного столика и листает страницы, потом кладёт его передо мной. Я ложусь рядом с девушкой, обняв её за тонкую талию, положив подбородок ей на плечо, внимательно читая слова:

Крылья ангела и язык змеи —

Соблазн зла для молодых.

Бледная кожа и спокойные глаза

Утаивают создание, что находится в нем.

Она видит движение, быстрое и лёгкое,

Блеск зубов и кривую улыбку.

Едкий смех, и он шипит её имя.

Поток затхлого воздуха и прикосновение его клыков:

— Дитя моё, любовь моя, тебе не следует бояться моей распутной руки,

Просто прими эту тьму, не борись с моими коварными планами.

Моя чешуйчатая кожа и изощренная ложь, разве они не прельщают твои бархатные губы?

Мои острые когти вызывают боль, когда я крепко сжимаю твои хрупкие бёдра?

Пойми же ты, что ты слишком быстро веришь, тебя слишком легко обмануть словами, которые впускают меня.

Маска зла, о дитя, о любовь, ты нашла свой приют, скрытый в моем грехе.

Её слова так таинственно мрачны и полны боли, и я бы солгал, если бы сказал, что не был заинтригован — восхищён, влюблен в эту её сторону.

— И в этом твоя тьма, идущая к свету, да? — спрашиваю я, убирая прядь волос с лица Авы.

— Я могу писать только об этом. Единственный способ, при котором это не поглощает меня, — это выбросить это из головы, и слова — невысказанные слова — это единственный способ, когда я могу сделать это так, чтобы меня это не убивало.

Я притягиваю лицо Авы к своему и целую её. В тот момент, когда я отстраняюсь, я всё вижу на её лице. Она мыслями ушла туда. Она перенеслась и упала в ту глубокую бездну, где живут все её воспоминания, постоянно пытаясь взобраться вверх по скользким стенам.

— Ава? — зову ее я.

— Что заставляет людей делать такое?

— Я не знаю.

— Что заставляет людей причинять такую боль ребёнку? Как кто-то может сделать такое с ними? Это ненормально и извращённо, и я ненавижу его. Я ненавижу его так, что время от времени меня это почти изматывает.

И я чертовски хочу убить этого человека, кем бы он ни был, за то, что лишил её невинности. Если бы я мог найти его, я бы нашёл и, чёрт возьми, получил бы от этого удовольствие. Я бы умылся его грёбаной кровью. Взяв Аву за плечи, я притягиваю её к себе и держу.

— Скажи мне его имя. Пожалуйста, скажи мне его имя.

— Это был мой дядя… — длинная пауза. Я вижу, как она борется с этим. — Его звали Джонни, — шепчет она мне в шею, и всё моё тело застывает от шока.

Кажется, что время замедляется, возможно, чёрт возьми, останавливается, когда мысли возвращаются к тому моменту, когда я проломил тому человеку череп молотком. Кровь — всё, что я мог видеть у себя в голове, и всё в мире только что стало ясно. Судьба. Она моя судьба, и я никогда не смогу, чёрт возьми, отвергнуть это, пока я живу.

— Он мёртв. Кто-то его убил, — говорит она. — И знаешь, что? Когда я узнала, что он мёртв, я часами танцевала. Я плакала как ребёнок, потому что кто-то, кого я даже не знала, спас меня, когда я сама не смогла спасти себя, и потом, когда мне удалось перестать плакать, я улыбнулась. Я благодарила Бога, потому что это означало, что я была в безопасности.

Я сглатываю. Моё сердце бьётся о рёбра, как запертый в клетку зверь, пытающийся освободиться из тюрьмы.

— Джонни Донован? — мой тон пропитан ненавистью.

Она кивает. Скажу ли я ей? Скажу ли я ей, как на самом деле мы связаны друг с другом?

— Теперь я верю в судьбу, — говорю я. — Я верю, что нам суждено быть вместе.

Она отстраняется от меня, с любопытством сузив глаза.

— Почему?