Председатель

Заговорили винтовки – казачьи цепи двинулись к поселку. Вдалеке опять басовито рявкнули пушки, и разрывы на этот раз легли гораздо ближе.

– Эй, заснул? – крикнул Митя наверх.

– Хочу батареи засечь поточнее. Пусть обозначатся как следует!

Перестрелка усиливалась. Вскоре цепи противника подобрались на расстояние последнего броска и с гиком и посвистом рванули вперед.

И тут за спиной рабочих медные трубы грянули «Интернационал».

Полузамерзшие, остервенелые металлисты, не дожидаясь подкреплений, выскочили из мелких ячеек и со страшным ревом бросились в штыки. Удар был столь внезапен и силен, что цепь «партизан» не выдержала и побежала.

– Назад! Назад! – надрывался командир отряда.

Но рабочие рвались вперед.

Гнали казаков, пока встречь не хлестнули пулеметные струи.

Теперь уже побежали защитники Алчевского. Казачьи орудия ударили снова, над рабочими разорвались снаряды… Молодого парня шрапнель посекла всего в дюжине шагов до окопа, вырвав из тела куски мяса. Горячие брызги долетели и до тех, кто успел спрыгнуть в траншею.

– Мать вашу, почему команду не слушаете? – орал командир. – Глядь, сколько народу положили!

Снежно-грязное месиво было усеяно десятками тел.

Снова и снова рвались шрапнели, выкашивая то там, то здесь бойцов из линии. С каждым погибшим командир мрачнел: еще минут двадцать – и его просто сметут. Митя на всякий случай проверил пистолет, загнал патрон в ствол карабина и снял с авто пулемет.

Грохнуло за первыми домами, взвизгнула медь…

– Оркестр накрыло! – пронеслось вдоль цепи.

– Срочно радио на бепо, координаты батарей! – раздалось сверху.

Следующие пять минут Митя был занят передачей и даже не вздрогнул, когда в стену над ним впились две пули. И пропустил момент, когда к поредевшим металлистам подошло первое подкрепление – отряд шахтеров с ближайшего рудника.

Вторая атака началась через полчаса. Орудия успели дать по окраине несколько залпов и замолчали – бронепоезд взял в вилку и накрыл батарею, о чем радостно сообщил Костя. Но радость была недолгой – казачья сотня ворвалась в город там, где ее не ждали, со стороны Юрьевского завода. Цепи чернецовцев снова потеснили рабочих с шахтерами, и все смешалось в рукопашной схватке.

На глазах у Мити ворвавшийся в проулок конник вздел и бросил вниз злую сталь шашки. Взлетели и опали в последний раз руки зарубленного. А в проулок, с дробным грохотом копыт, ломились еще и еще, вращая такой же сталью над головами… И свист, разбойничий свист пронзал ужасом мозги, словно раскаленная спица…

Пулемет ожил в руках – прямо так, не целясь, подмел Митя проулочек. Высадил весь короб, и не стало казаков – падали и кричали лошади, вылетали из седел люди, на них набегали рабочие со штыками…

Мало-помалу защитников поселка оттеснили к зданию коммерческого училища. Костя остался на колокольне…

– Музыку! Музыку давай! – пронесся крик.

– Нету музыки, перебили оркестр…

– Сеня! Гармошку!

Молодой парень-шахтер растерянно оглядел товарищей:

– Я ж это… Трынацинала не знаю… не умею его…

– Давай, что умеешь! Помирать, так с музыкой!

Парень растянул меха и начал с кварты, лица шахтеров стали тверже…

– Гудки тревожно загудели… – начал молодой сильный голос.

– …народ валит густой толпой, – постепенно вступил хор.

Местные песню знали, а вот Митя слышал в первый раз и механически, заканчивая набивать магазин, отметил – «Размер две четверти, минор». Сюда, за угол училища он притащил только «мадсен». Автомобиль с рацией пришлось бросить у церкви, мотор заупрямился и не завелся.

– А молодого коно-го-она… – все громче выводили шахтеры.

С западной окраины ударили пулеметы, послышалось «Ура!»

– Наши! – крикнул наспех перевязанный командир. – А ну, навстречу, в штыки! За убитых товарищей, за баб наших!

В сумерках снова вскипела рукопашная. В тесноте свалке рвались гранаты, тонко верещал пробитый штыком гимназист-доброволец, с хеканьем рубились прикладами и ножами рабочие.

Вонь сгоревшего пороха и развороченных внутренностей, ровные строчки пулемета и беспорядочная пальба, предсмертные хрипы и визг гармошки – ничего страшнее этой атаки под «Коногона» Митя в своей жизни не видел. Он вдруг отчетливо понял, что сейчас этим людям не страшна смерть, и что чернецовских они будут рвать руками.

Поняли это и казаки – дрогнули и побежали. Тем более, что от завода непрерывно накатывались цепи Пролетарской бригады, а в тыл, сверкая вспышками башенных пулеметов, выходили броневики Левандовского.

Через час, уже в полной темноте, на площадь перед училищем согнали сотню пленных – совсем молодых юнкеров и гимназистов, среди фуражек которых изредка виднелись папахи с алым верхом.

В штабе Медведника, развернутого в том же коммерческом училище, было людно, весело и накурено.

– А я смотрю – наших нет, закрыл люк и сидел, смотрел как в синема! – рассказывал, размахивая руками Калиновский.

– Сховался! – ржал парень с навсегда въевшейся в кожу угольной пылью.

– Хрена там! Я с карабина двоих снял!

– Точно! – поддержали из угла. – Як шмальнул, то казаки и побиглы!

– Бу-га-га-га!