Председатель

– Погодите. На нижнем уровне это работает, поскольку такая система создавалась для малонаселенных древнегреческих полисов. Но как только мы переходим на уровни высшие, начинается проблема. Вот у вас сколько человек проживает в избирательном округе?

– Ммм… – Герман возвел очи горе, что-то прикинул в уме, – примерно сто пятьдесят тысяч.

– И что, он все лично знают каждого кандидата?

– Но для знакомства с кандидатом проводятся встречи, агитация, газеты, в конце концов!

– Правильно. И как результат – избиратель видит не реального человека, а то, что ему решили показать. Как вы понимаете, это могут быть очень разные вещи и я вам гарантирую, что с каждым годом буржуазия будет все более и более ловко это использовать.

– Да они уже и сейчас… Некоторые избирательные кампании просто верх цинизма!

– Во-от! В узкой же группе все на виду, качества каждого известны.

– Но как тогда формировать высшие уровни?

– Делегировать с нижних. Собрался первичный Совет, поработал, узнали друг друга и решили, кого наверх послать. Причем не обязательно члена Совета, можно и доверенного человека со стороны.

Мюллер естественным образом возразил – у такого делегата нет ответственности перед своими избирателями. Но советская система тут имела болт с винтом в виде императивного мандата или наказа делегату, от которого он не должен отступать. А коли отступал, то мог быть отозван в любую минуту.

– Но право отзыва дезорганизует всю работу!

– А фактическая невозможность отозвать парламентария делает его вообще неподконтрольным.

– В такой системе очень трудно избираться по партийным спискам!

– Вот и хорошо, нам нужны делегаты, которые будут голосовать за требования народа, а не за то, что решили партийные бюрократы.

Да уж, дорогой товарищ Мюллер, видел бы ты «народных избранников» моего времени, причем из любой страны. Всей разницы, что где-то приличия соблюдаются получше, где-то похуже, да еще отличается марка дезодоранта в парламентских сортирах.

Тяжело убеждать человека, накрепко утвердившегося в своих воззрениях. И немец на моей шее был не один, сколько таких разговоров было…

За-дол-бал-ся.

А может, дело вовсе не в возрасте, а в том, что я уехал из Сокольников? Так-то я человек городской, но с лесом за окном живется полегче. Перебраться, что ли, в какие-нибудь Горки? Вон, Архангельское опустело… Нет, Архангельское это слишком жирно, рожа треснет. Или новый дом построить где поближе? Как Королеву Сергей Палычу рядом с ВДНХ построили – не зная и не поймешь, что там за забором дачка очень секретного конструктора.

Где-нибудь в Нескучном саду, а? Как раз решение о создании парка приняли, под это дело и обосноваться… Мечты, мечты, кто ж меня отпустит? Разве что в отставку уйти, оставить за собой парочку должностей – почетный святой, почетный великомученик и почетный папа римский. И кончать с этой политикой. Социалистов воспитывать, народный фронт поддерживать с возрастом все тяжелее. Отойти в сторонку, уехать в лес…

Но к черту малодушие. Наше дело лево, держаться надо до конца. Вот помру я, скажем, завтра – где гарантия, что послезавтра товарищи не начнут оппонентов стрелять? Предпосылки ведь имеются, с четырнадцатого года миллионы мужиков в теплое-мягкое штыком тыкали, попривыкли. Да, гражданскую (по сравнению с моим вариантом истории) мы прошли на отлично, но предпосылки никуда не делись. И это кажется так легко – бац, и нету ни человека, ни проблемы. А пока дотумкают, что проблемы нарастают в том числе и оттого, что не стало человеков, бог знает сколько лет пройдет. А уж вложить в голову, что минус один человек сегодня – это минус два человека в следующем веке, вообще задача неподъемная, «бабы новых нарожают».

Сейчас среди полутора миллиардов населения мира каждый десятый – бывший подданный Российской империи. Через сто лет в РФ будут те же сто пятьдесят миллионов (ну, плюс-минус), только доля в пять раз упадет – каждый пятидесятый, так-то. Даже есть взять в границах 1914 года, все равно наберется миллионов триста, каждый двадцать пятый. А не развались страна, не будь этих адских потерь, за четыреста шагнули бы точно, глядишь, и до пятисот бы добрались. Совсем другой коленкор.

Ну да я свою работу тут сделал, минус потери гражданской, минус массовая эмиграция, минус коллективизация. Осталось приучить соратников шашкой не махать и не стрелять почем зря. Смертная казнь это вообще присвоение государством права над жизнью человека, не оно рожало – не ему и убивать. Опять же, расстрел суть решение необратимое, а судебные ошибки были, есть и будут. Но тут Коля Муравский хорошо постарался, что с Уголовным кодексом, что вообще с юридической пропагандой и среди Союза Труда крепнут взгляды, что лучше уж шарашки устраивать, чем стрелять, если оппозицию давить невтерпеж. Сколько такое убеждение продержится не знаю, но подпирать его буду до самого конца.

Что еще? На носу только голод в Поволжье.

– Здравствуй, Савелий Анисимович!

– И вам не хворать, Михал Дмитрич, – поднялся мне навстречу из-за стола во весь свой рост Губанов.