Председатель Томский

– Мысль ценная и своевременная, чем ценнее сугубо и двукратно, – несколько самонадеянно одобряет Хозяина (кабинета, по крайней мере) докладствующий. – Но можно столкнуться с проблемами формирования мобилизационного ресурса в связи с низкой трудоёмкостью наличествующего контингента, – совсем уж некстати встревает с поправками и отмежовками в эту минуту пошатнувшийся член и ГКО, и Политбюро, так и вряд ли станущий, и НКВД сомнительный уже управитель; ещё и пускается, невтемубрёх, в разъяснения, типа. – Мужское население в большинстве своём выбыло с трудового фронта на фронты военные, а с оставшимся контингентом дезертиров, уклонистов, лентяев, стариков, женщин и детей промышленность не поднять на необходимый повесткой дня уровень напряжения всех средств и усилий огневой мощи.

– А за каким, спрашиваю я, существуют у нас профсоюзы? Не для того ли, чтобы вовлекать, мобилизовывать, направлять и обеспечивать? Ради того мы и создавали с В. И. Лениным ВЦСПС, чтобы в любой момент любой контингент, какой ни есть, взять и направить на построение коммунизма, или что мы там ещё строить удумаем. Вот в двадцатые годы, вспоминаю я по прошлому опыту, с этими задачами хорошо справлялся товарищ Томский. Вот бы нам и сейчас можно было поручить ему такое поручение и возложить на него всю ответственность за исполнение!

– Так мы и так на него уже столько ответственности понавешали с подачи Зиновьева и Каменева, что…

– Вы что же, хотите сказать, что пошли по своему хотению и не моему велению на попрание, как я это вижу, норм социалистической законности? Это вы хотите тут нам всем сказать?! – гневные нотки и недобрые мотивчики звучат в речи и словах Того, Кто за словом в карман не полезет и речь Кому не оборвут на полуслове.

Собранные на заседание, особенно военные, с ужасом и надеждой смотрят на весьма в их глазах пожухшего члена ГКО, и Политбюро мимо носа профукавшего, и НКВД уж не скорого ли клиента? Тот, впрочем, вопреки боязливым исподвольным чаяниям, не больно обескуражен собственным положением, в которое его, взглядом со стороны, угораздило. Имеет пронырливый служитель партии, народа, государства и лично потаённый козырь в рукаве и только ждёт от создавшего ему положение намёка, когда ему удобней козырнуть во обескураживание напрасно дожидающих его сковыркивания с высокого начальственного места.

– Что же вы молчите? Проглотили язык признать перед товарищами свою вину и, что больше, политическую ошибку, что нет с нами сейчас товарища Томского?

– Никак нет. Я своих вин не бегу и ошибками ничуть не гнушаюсь. Просто долго пришлось мне осмысливать, восхищаясь, и восхищаться, осмысливая всю глубину и размеры милосердной заботы, которую проявляет к мельчайшим из деталей и граждан наш Кормчий и Учитель. Вот и до судьбы товарища Томского снизошёл, а в ней, в судьбе товарища Томского, вины моей и руководимых мною людей и органов нет и не наблюдается. Сам порешил он отлучить себя от жизни посредством рокового выстрела, о чём сообщено в «Правде» от 23.08.1936.

Сталин отмахивается от угодливо ему протянутой газетной статьи, которую он сам и написал в пору и в пылу борьбы с «правым уклоном» и его приспешниками.

– Сам, ты говоришь, сам?! А разве не наша вина (вот собравшихся здесь товарищей, тебя и меня лично, тебя больше) в том, что он сам себе – раз, и под пулю висок. Недоверие наше, я подозреваю, он заметил, и – бац! Может кто-то ещё из нас, здесь собравшихся, такое недоверие к себе испытывает, чтоб прямо сейчас себя – бац?

Громко сказано, звучно, размашисто (хотя и ёмко), молнийно потрясли слова Руководителя и Над Всеми Душеказника, не то чтобы только лишь кабинет и его воздух, но и в нём содержащихся подгрозненных товарищей. Так что один из них не выдержал, а именно самый чувствительный изо всех генерал, у кого за спиной нынешнее начгенштабство и отжатый и приписанный в прошлом себе у Г. М. Штерна Халхин-Гол, и под второй «бац» упал в истерический обморок. Его приводит в чувство в рот заглядывающее ему ради соболезности, под ним ходящее генералитетство. Реакция на подобную эскападу у Берии и иже с ним «мирных деятелей обороны» нулевая. Так же и сам Сталин обыкновенной и уже для него вдосталь пошлой выходкой «воинственного стратега атаки» не озабочен, что и воспоследует репликой:

– Ох, уберите же с глаз долой этого командармуса, и без него в глазах бликует тоскою. Как же я без него обойдусь, увы мне! – генерал-адъютанты, начавшие было относить стушевавшегося военачальника к окну дохнуть свежего воздуха, замирают в недопонятках. – Да не без этого! Глазам моим тошно глядеть на этот срам! Без товарища Томского! – Генерал-адъютанты продолжают исполнять вынос тела к окну, по ходу совещаясь вполголоса, не пролонгировать ли им заявленный маршрут согласно настроению Верховного Главнокомандующего до изоконных высот. – Он же светом был и глаз моих и слёзных очей в ту же очередь. А теперь, когда выяснилось страшное, – как же мне без него, без товарища Томского? Увы мне, увы!