Председатель Томский

Помимо захлебнувшегося в слюнных потоках гнева Председателя, комсомольский вожак принимает триумф, почти единодушный, исключая, впрочем, его любимую комсомольскую подругу: «Про Томского ты зря! Вот почитай «Правду», тот же номер от 23.08.36. Не на кого нам теперь положиться. Осиротели мы, рабочий и комсомольский актив, без заступника нашего и лютоборца. Увы нам теперь, увы без товарища, без Томского, без ума, чести и совести! Увы нам!»

III

Май 1929-го года. Закрытое конструкторское бюро в городе… Уже сказать одно, что это город, а не село, например, не хутор, по-нашему значит и расценивается – выдать военную тайну, за которой днём ли, ночью, зимою ли, летом, дождь на дворе или что, гоняются все спецслужбы всех стран и государствообразований. Поэтому может и в рабочем посёлке. Может быть, и в секретном подземелье, например, в тайных ответвлениях Московского Метрополитена (строительство началось в 1933 году, первая линия пущена 15.05.35). А что же, у нас ещё и не такое очень и очень даже может быть.

Действие происходит в неказистой комнате с множеством транспарантов, чертёжных досок и стульчиков подле них. На одном из этих неудобных сидений задержался (видно, потому что один такой дурак остался) инженер Михаил Афанасьевич Булгаков (не писатель, не родственник даже). Он находится в вопиющем смятении: рвёт какие-то ватманы, топчет их, скуля с богоборческим огнём в глазах. Входит Николай Гаврилович Чернышевский (тоже не писатель, тоже не родственник и даже не однофамилец, кажется, хотя чёрт их разберёт с этим родословием).

Чернышевский: Миша, Миша! Образумься! Забыл, как у нас с бумагой строго? Ты сейчас побуйствуешь себе в усладу, а наутро Александр Сергеевич так над тобой побуйствует за нецелевое расходование материального инвентаря, что пожалеешь, что на свет родился не Анной Андреевной. Той на прошлой неделе ещё сравнительно легко и непринуждённо удалось отделаться за проглот в полёте творческой мысли канцелярской скрепки.

Булгаков: Запорол! Всё к чертям ядрёным запорол! Просчёт оказался уже в первых чертежах! А по ним же уже техническое задание составлено. Что там составлено – завизировано уже на самом верху! Работы уже небось начались!

Чернышевский: Не горячись ты. Всё наверняка поправимо, пусть и нелегко.

Булгаков: Поправимо?! На, смотри сам! (Протягивает подобранный с пола огрызок бывшего чертежа.)

Чернышевский: Да-а-а, действительно… Просто чудо, какое показательное вредительство! Это ж даже нарочно сразу не придумаешь, чтоб так враз всё испакостить. Да не топчи ты почём зря свои вшивые бумажонки, погоди. Я тебе сейчас из подсобки топор принесу. Круши тут всё себе на здоровье, один чёрт тебе теперь уж всё едино. (Собирается уходить.) Или, думаю, может, чтоб второй раз не бегать, я канистру керосина прихвачу?

Булгаков: Ты что же думаешь, что меня могут как этих – шахтинских – взять и на скамью?! Мол, типа, как бы я… того… в целях срыва и деконструктивации?

Чернышевский: А сам-то ты как думаешь? Если каждый, как ты, начнёт…

Булгаков: Так ведь я же не специально же!

Чернышевский: А те – шахтинские – они что же, по-твоему, специально?

Булгаков: Но ведь мы же не при диком империализме живём! У нас же есть охрана труда, соцобеспечение, здравницы там всякие и кузницы, профсоюзы. Я член, в конце концов, или кто? О, мне же товарищ Томский, когда орден вручал, свой личный служебный телефон оставлял. (Зарывается, урча, в ворох бумажной рванины.)

Чернышевский: Это ты зря делаешь. Давай лучше схожу принесу.

Булгаков: Говорит мне: «Уважаемый Михаил Афанасьевич, если возникнут какие-нибудь трудности, вы обязательно звоните, меня с вами непременно соединят беспроволочно».