Песни защищали от страха. Он боялся, что однажды, повинуясь неосознанному желанию, убьет себя сам. Быть может, эта тяга к саморазрушению, была незаметно заложена в душу учителями
В эти месяцы Келлер снова ощутил мистическое присутствие Оркуса, потом оно сделалось частым и нередко мучительным. Разжалованный адепт ловил в ментальном эфире ответы. Одобрение мирового деструктивного начала значило, что очередная жесткая авантюра пройдет удачно, в нейтральных ситуациях Оркус глумливо отмалчивался. На следы технических проектов ордена он наткнулся почти случайно…
— Юлик, Юлик!
Келлер вышел из забытья. Вокруг стояла тьма. Казалось, Кэтти находится рядом, хотя он твердо помнил, что женщина мертва. Она была не человеком и не призраком, но существовала как сумма воспоминаний самого Келлера и могла существовать в такой форме, пока не угасло сознание иллирианца.
— Спасибо, что вернулась утешить.
Он знал ответ, и этот ответ в его воображении легко сложился в слова.
«Вернулась до часа твоей смерти».
— Помоги мне осмелиться.
«Раньше ты решал за себя сам и никого ни о чем не спрашивал»
Она молчала, пока Келлер воображал шелковый блеск ее волос и плавный завиток пряди возле уха.
— Теперь ты только часть моих мыслей.
«Да, поэтому исчезну вместе с тобой. Как поется в одной хорошей песне — навеки вместе».
— Я плохо позаботился о тебе, прости.
«Сделал то, что мог»
— Жизнь мне опротивела, сил нет.
«Поступай, как захочешь»
— А как же ты, милая?
Она ничего не ответила.
Келлер опустил веки, безуспешно пытаясь взять себя в руки. Мысль о том, что срыв и истерика фиксируется приборами наблюдения, погрузила его в состояние крайней неловкости, от которой иллирианец давно отвык. «Для хитрого Бейтса я фанатик-псих, а для прагматика Дезета — расходный материал в его политике. Утром видеозаписи просмотрят и сделают вывод, что я сломан и хочу рассказать всю правду про орден и цитадель. Но кому? Шефу безопасности? Мы ненавидим друг друга. Консулу? Я пытался убить его дочь. И оба этих человека не готовы к такой правде».
— Эй, медики, есть тут кто-нибудь?
Келлеру не ответили, должно быть, стражником и впрямь служил какой-нибудь примитивный автомат.
Он приподнялся и это ему удалось. Что-то упало в темноте, игла стрельнула из вены наружу, по сгибу локтя обильно побежало.
— Вот, подлюга, он сломал капельницу, — сказал кто-то за спиной.
Голос был человеческий, и Келлер сильно обрадовался.
— Мне нужен Дезет. Это дело исключительной важности.
Вспыхнул свет.
— За такие штучки я бы дал пациенту в зубы, будь его состояние получше, — добавил второй человек.
— Позовите консула, — снова попросил Келлер. Решимость его ослабевала, как будто вытекала вместе с темной жидкостью из вены.
— Ночью что ли? Думаешь, он ждет — не дождется твоего звонка?
Санитары захохотали.
«В госпитале мне не дожить до утра, — с тоскливой безнадежностью понял иллирианец. — Не важно, что произойдет. Умру сам, не сумев побороть впечатанного в меня приказа, или до меня доберется
— Позовите Бейтса.
— Мастер Бейтс спит.
— Разбудите.
— Сам буди.
«Издеваются, как это любят делать малозначительные люди в большой и влиятельной организации».
— Ну-ну, — холодно прокомментировал Келлер. — Как хотите, ребята. Система наблюдения записывает наш разговор. Рано или поздно, но Бейтс запись послушает. Если сдохну раньше, вам не поздоровится.
— Твой акцент делает твою речь непонятной, иллирианец.
Двое ушли, Келлер откинулся на подушку, ожидая результата. Еще в обители он научился чувствовать биение времени, секунда за секундой, как пульс. Шеф безопасности пришел примерно через час — совсем короткий срок для времени после полуночи.
— Вам просто повезло, что я ночевал в здании.
— Позовите консула Дезета, понадобится второй свидетель.
— У вас замашки не по статусу. Надеюсь хоть, сведения эту наглость оправдывают. Утром свяжусь с консулом и попрошу его о встрече.
— Сейчас.
— Да бросьте дергаться, — устало отозвался Бейтс. — Ничего с вами не случится до утра. Охрана тут хорошая. Я тоже буду неподалеку, хотя вы мне противны и это чувство не без взаимности… Устроит?
— Да.
Келлер успокоился. Он, закрыв глаза, вспоминал, как Кэтти пела. По какой-то необъяснимой причине, пока она делала это, потусторонник, Джено и Зенон оставались бессильны. Присутствие Оркуса тоже ощущалось — как сухое и враждебное веяние, но бог разрушения так и остался на грани восприятия.
«Ты была права, котенок, я попробую еще раз ради твоей памяти. Возможности бороться с орденом у меня нет, но я наконец-то нашел тех, кто эту возможность имеет. Пусть трудным делом займутся Дезет и Бейтс».