– А так себе, – она как будто услышала мой последний вопрос. – Иду, иду, присяду под деревцем, отдохну, корочку пожую и опять иду. Вот через три ночки я и на месте… Максиму-то кто без меня песенку споет? Только я ведь знаю, какую он любит…
Даже не отдохнув и не поев, только сглотнув чистой водички, прошла к Ате. Высохшей ящеркой склонилась над колыбелькой, что-то загулькала и – Максим вмиг замолк, заулыбался, потянул ручки. Феклуша тут же сунула ей бутылочку с разведенным и подслащенным коровьим молоком и он из ее рук принялся охотно сосать…
– Признал старуху, касатик мой… – удовлетворенно сказала Фаина потрясенным нам.
Вот кто мне объяснит: как оно такое может быть? А может.
Аркаша.
Когда Атьку уже отпустило немного, он пришел ко мне в кабинет, где у нас была теперь как бы администрация колонии, и сказал:
– Люша, нам, наверное, надо поговорить.
– О чем?
– О нашей жизни. Может быть, о наших чувствах.
– Понимаешь, Аркаша, я думаю, что когда мы умно и подробно говорим о чувствах, сами чувства как-то незаметно куда-то деваются, – сказала я. – А иногда мы говорим: вот закат! Или – я съел бы еще кусочек пирога! – и в этих словах есть все, что нужно.
– Да, – сказал он. – Я согласен.
Мы пошли в парк, потом в поле и в лес и гуляли до рассвета.
Над нами жила и дышала ночь – теплая и уютная, как огромный щенок.
– Чем дольше смотришь на звездное небо, тем больше звезд видно, – сказала я.
– Да, – сказал он. – Это зрение и сама душа подстраиваются к бесконечности.
– Было время, когда я думала, что от нашей любви осталась грустная золотистая пыль.
– Но это не так.
– Не так. Я вижу тебя. И как будто бы наступает день из сказки. Все в волшебном тумане. Нет обыденности, как дворник вымел метлой. Люди не потеют, на войне не убивают, а у лошадей нет навоза…
Роса легла на луг. В роще между берез вздохнул предрассветный ветер и улегся спать, свернувшись калачиком в тонкой, как волосы, лесной траве. С востока протянулись по небу бледно-розовые пальцы. На душе сделалось томно и влажно.
Когда мы пришли домой, все еще спали. Большой еж ходил по полу в гостиной, стуча когтями. Лучи солнца вползали в окна, отмытые половицы золотисто светились.
– У нас здесь теперь театральная коммуна. Я всегда знала, что театр – это важно. Чем безумнее времена, тем важнее.
– Да. Еще в 17 веке врач Сиденгэм утверждал, что прибытие в город паяца значит для здоровья жителей больше, чем десяток мулов, груженых лекарствами.
– Врач тоже много значит. Ты спас Атьку и Максима, как когда-то спас меня.