Представление о двадцатом веке

Они услышали самих себя. Они вспомнили те слова, которые когда-то говорили сами, и те песни, которые они когда-то пели, и в описании Преисподней они узнали Лаунэс, а когда услышали о райских кущах, вспомнили те мечтания, которым они предавались во время церковных праздников, перед Рождеством или на Пасху, и люди все чаще стали заглядывать в церковь, а некоторые просили о таинстве причастия у алтаря, который к тому времени уже просох после потопа. И тут началось обращение. Не потому, что Торвальд изменил жизнь обитателей Лаунэса, а потому что он в своем спокойствии был сильнее, чем какой-либо другой знакомый им человек, и потому что в его радости было значительно больше неистовства и игры воображения, чем они вообще могли себе представить. Они обратились к Богу, потому что увидели, что Торвальд Бак находится в руках тех же сил, что и они, и благочестие их росло с той же силой и с тем же упорством, с какими прежде они мостили путь в Преисподнюю. Вооружившись непостижимым терпением, они с каменным спокойствием наблюдали, как наступает море, как оно опрокидывает колья для ставника и уносит их вместе с сетями в открытое море, и при этом не двигались с места, поскольку в воскресенье положено соблюдать покой. К тому же они с искренней радостью благодарили Господа за то, что он избрал для испытания именно их, в отличие от жителей близлежащих городов и поместья Темный холм. Сотни лет представляли они себе обитателей Темного холма ужасными неведомыми крылатыми существами, из-за которых опасно покидать Лаунэс, но теперь Торвальд Бак открыл им, что жители поместья — несчастные грешники, погрязшие в безбожии и бесконечных излишествах. Преисполнившись неведомого им прежде пламенного восторга, они собирались для чтения Библии и для исповеди, и на собраниях этих не только вспоминали самые страшные грехи своей прежней жизни, но и постигали всю сладость хулы на соседей-безбожников.

Торвальду Баку хватило ума не вмешиваться, если эти встречи заканчивались возвратом к злоупотреблениям, и праведники принимались делать самогонные клизмы, петь непристойные песни, громить молитвенный дом и, содрав с себя одежду, со спутанными волосами, в которых застряли водоросли, голыми носиться по городу в поисках керосина, потому что закончилась водка, а когда кончался и керосин, они мазали десны солидолом, от чего вновь приходили в полное неистовство. Торвальд терпеливо ждал, пока они придут в себя, потому что по себе знал, что такое грех, и знал, как тесно связан он с покаянием, а покаяние — с одиночеством, а одиночество — с тоской по единению с ближними, а это единение — со смирением, благодаря которому благочестивые люди становятся еще ближе друг другу. И потом он читал им проповеди и стыдил их так, что они заходились в рыданиях, затыкая уши руками, потому что отовсюду им слышался хохот из Преисподней.

С годами такие случаи повторялись все реже, поскольку обитатели Лаунэса постепенно обретали чувство собственной избранности, и хотя осознание этого пришло к ним не так быстро, как к Торвальду Баку (когда со стены упал портрет его матери), оно оказалось столь же глубоким. Они поняли, что избраны для страдания, большего, чем выпало многим другим, и их терпение будет подвергнуто испытанию. Тогда они снова взялись за работу и после сотен лет всепоглощающего безделья стали плести сети, строить лодки и сажать картофель, одержимые мыслью, что пусть они и родились бедными, но умрут богатыми. За несколько лет они воспитали в себе удивительную скаредность. Они возобновили давным-давно прерванную торговлю с Рудкёпингом и теперь отправляли почти весь скромный урожай и соленую рыбу на телегах в город, а сами они и их дети в это время питались супом, сваренным из водорослей с крыши. Только когда речь заходила о пожертвованиях церкви и молитвенному дому, они по-прежнему проявляли щедрость, потому что чувствовали, что дом принадлежит им всем и служит надежным оплотом их ценностей.