Представление о двадцатом веке

Он ждет час, а может, и два, но напрасно. И вот иллюзии рассеиваются, и сказка об Аладдине трещит по швам. Адонису на его черном велосипеде приходится возвращаться домой, и он больше не скользит над землей, как обычно, теперь он уже внизу, вместе с нами. Но очень скоро новая волна подхватывает его и несет вверх, и уже через четверть часа он — директор и совладелец пекарни, которую открывает во флигеле, во дворе его дома, один из его соседей и почитателей. Здесь они с Адонисом осваивают выпечку настоящего голландского печенья «спекулас», которое затем развозят по городам и продают на рынках. С работой у Адониса снова налаживается. У него по-прежнему чистые руки, ведь печет печенье его партнер. Адонису же остается развозить товар и лучезарно, обнадеживающе улыбаться покупателям, как он улыбался Марии, когда на следующее утро выезжал из ворот на своей новой повозке, и это была улыбка, которая все позабыла, но ничему не научилась.

А Анна вскоре после того, как Адонис стал торговать печеньем, занялась уборкой. Это исторический факт, а история — какая есть, такая есть, тут мне ни прибавить ни убавить, и мне незачем извиняться за какие-то события, на которые я никак не мог повлиять. Однако я вынужден просить вас с осторожностью относиться к слову «вскоре». Оно напоминает мне о том, что время — пусть оно и служит связующим средством в таком вот повествовании, как наше, — оказывается крайне зыбким понятием, в том числе и потому, что когда все эти события происходили, оно воспринималось совершенно иначе. К тому же у Анны на происходящее свой взгляд, она бы возразила, что ей и прежде случалось наводить дома порядок. Получается, что нам придется полагаться на то, как воспринимала время Мария, то есть дочь, если мы скажем, что «вскоре после этого» Анну «охватила уборочная лихорадка». Последнее выражение тоже совершенно не годится, ведь нет никаких оснований утверждать, что Мария когда-либо говорила так о матери или вообще употребляла такие слова, да и, может быть, они просто тут не подходят. И тем не менее ничего другого мне не придумать, эти слова лучше всего передают детский взгляд Марии на мать — на протяжении многих лет она наблюдала охваченного безумием человека, который изо всех сил стремится к безупречной, идеальной, фантастической чистоте.

Без сомнения, Анна всегда была человеком аккуратным и в детстве расстраивалась, когда ей не позволяли прибраться даже в собственной клетке. Но ее стремление к порядку не было каким-то особенным, она воспринимала мир целостным, включая всю его грязь. Чтобы объяснить, как именно происходили с ней изменения, нам придется обратиться к тому дню, когда все случилось, к тому дню, очередному воскресенью, когда Адонис где-то в Северной Зеландии торговал своим печеньем. В тот день Анна почувствовала удушливый, вязкий запах, который словно нож прошел сквозь перекрытия дома на второй этаж в их квартирку. Она пошла на запах, на первый этаж, где находилось танцевальное заведение, потом стала спускаться ниже, прошла подвалы, где обитали бездомные, затем спустилась еще дальше, в такой глубокий подвал, что даже коты туда не забредали. Анна оказалась в беспросветной тьме, где раздавалось монотонное бульканье. Чиркнув спичкой, она увидела, что пол покрыт слоем сероватого ила, который, как она было подумала, проникал сюда из канала, но тут вдруг почувствовала какое-то слабое шевеление под ногами. Такое движение мог заметить только человек, обладающий особо острой чувствительностью, и тут она поняла, что это опускается пол и что весь их огромный дом с множеством квартир просто-напросто уходит под землю, и значит, ему не суждено отправиться в плавание. С каждым днем он все глубже погружается прямо в грязь.

В тот же день она попыталась предупредить обитателей дома. Побледневшая и серьезная, прижимая к себе Марию, она обошла весь дом, чтобы всем всё рассказать — проституткам, торговцам, министру без портфеля Стаунингу и всем тем, кто не имел права голоса, потому что получал пособие по бедности, но всё было напрасно, никто ей не верил. Люди вежливо выслушивали мать с ребенком, смотревшую на них огромными темными глазами, и многие из них, как им казалось, припоминали ее. Может быть, она попадалась им в коридорах, когда с любопытством изучала дом, может, где-то в другом месте, но они не воспринимали ее всерьез. Ведь кто поверит молодой женщине, которая утверждает, что вы живете в тонущей Атлантиде, когда каждый знает, что живет в доходном доме, прибежище бедняков, на задворках Кристиансхауна. Только в винных лавках Анна нашла понимание — у матросов, которые согласились с ней, потому что сами жили возле подвалов и уже давно почувствовали эти злосчастные пресные запахи ила. К тому же у них за плечами была долгая жизнь, полная суеверий и всякого вранья, куда более очевидного, намного более откровенного, чем эти небылицы, которыми их тут потчевала эта милая девушка, и потому они привыкли всем верить, поверили и этой мадонне.