Представление о двадцатом веке

Для Анны это случилось не просто так, ничего просто так не происходит. Когда Анна заметила, что Мария ее больше не слушается, она внезапно осознала, наверное, на какую-то тысячную долю секунды, что смотрит на Марию как на постороннего человека. Она не сразу сдалась в борьбе за дочь, есть сведения о том, что она предпринимала судорожные попытки достучаться до нее, множество раз, но у нее ничего не получалось — как, например, когда она решила определить Марию в школу.

Марии было тогда от семи до девяти лет, точнее мы определить ее возраст не можем, и в любом другом районе полиция давным-давно добралась бы до нее и указала бы Адонису с Анной, что им следует выполнять свой долг по воспитанию ребенка — в соответствии с законом, о котором по крайней мере Адонис уж точно никогда не слышал и который в этой части Кристиансхауна вообще мало кем исполнялся, — полиция сюда не заходила, а дети здесь с раннего детства вынуждены были зарабатывать на жизнь. Так что когда Анна отправила Марию в школу, это, конечно, было ради ее же блага, Анна пыталась заботиться о ней, но все оказалось напрасным, потому что Мария провела в школе всего один день, да, именно так — всего один день.

Школа находилась на другой стороне канала. В ней были коридоры, похожие на казарменные, маленькие классы и вонючие уборные, высокие своды, как в готическом соборе, арочные двери и темные ниши с выбитыми в камне латинскими надписями. В этом мрачном месте Мария впервые в жизни оказалась на общем утреннем песнопении. Школьный ритуал нагнал на нее тоску, патриотические песни звучали как какая-то заунывная месса. Никто из учеников не подпевал, да и учителя тоже не пели. Они только бормотали слова, почти все бормотали, включая директора, который стоял на кафедре под целым рядом посмертных масок своих предшественников и надписью «Под сенью крыл моих»[26]. В классной комнате, темной, как ночь, потому что окнами она выходила на задний двор, а электричество было ограничено, Мария сидела среди учеников, обритых наголо после яростного нашествия вшей. Они походили на каких-нибудь каторжников или послушников монастыря, подавленные знаниями, которые в них вбивали занудные женщины и мужчины, окончательно потерявшие связь с окружающим миром. Эти мужчины и женщины давно уже не хотели знать ничего другого, кроме призрачного мира храбрых и брутальных скандинавских богов, фальшивых греческих идеалов, да еще немногочисленных побед и многочисленных поражений в датской истории. Последние им, однако, удалось интерпретировать по-новому — затворническая жизнь и бесконечное повторение открыли им глаза на то, что благодаря долгой череде военных и политических катастроф в обществе возникло внутреннее, духовное богатство.

Мария мгновенно оценила полную несостоятельность взгляда на мир этих духовных наставников и, конечно, решила уйти из школы. Еще чуть-чуть, и она бы встала из-за своей парты, вышла из класса и никогда бы не вернулась, но обстоятельства опередили ее. Посреди большой перемены, посреди несъедобной тертой морковки, которой каждый день кормили детей за счет частной благотворительной организации, присылавшей в школу еще и порошок от насекомых для бритых детских затылков, посреди шума школьного двора, откуда доносилось ее угрожающее заикание — так Мария удерживала на расстоянии других детей, — школу неожиданно выселили из здания, чтобы сделать в нем приют для бездомных, которых в городе с каждым днем становилось все больше и больше. На глазах у Марии ученики, а затем и учителя потянулись вереницей через ворота, чтобы освободить место для тех, кто остался без крыши над головой. Это очень важное событие: государство и муниципальная власть вынуждены закрыть храм знаний, чтобы превратить его в приют и транзитный пункт для бездомных. Событие историческое, но оно должно быть описано в другой истории, а не в нашей. Я же упомянул его здесь лишь потому, что случилось это в первый школьный день Марии, и день этот был прерван еще до того, как Мария сама решила его закончить. Единственным усвоенным в тот день уроком стала для нее память о том, как длинная вереница бритых наголо детей со школьными сумками или просто книжками на ремне бредет или бежит через зеленые ворота, а за ними ползут учителя, словно насекомые, обнаруженные под перевернутым камнем, не приспособленные к свету и улице, где отсутствуют трибуны, кафедры и изречения на стенах и почти нет мест, где ты можешь оказаться выше других.