Представление о двадцатом веке

Кристофер смотрел на дочь отсутствующим взглядом. Он никогда не понимал женщин, и ему не приходило в голову, что у его детей могут быть какие-то тайные надежды, и, когда его младшая дочь стала рассказывать ему о них, он смотрел на нее, ничего не понимая. У него не укладывалось в голове, как это кто-то может чувствовать, что он на голову выше всех остальных. Всю свою жизнь Кристофер ощущал себя более ничтожным, чем все окружающие, и чувство это пропало только в те сумбурные месяцы, когда он сам выпускал «Ведомости Лангелана». На смену ему пришла твердая уверенность в том, что он нашел свое место в жизни. Сейчас же он понял лишь то, что его дочь встретилась с ассенизаторами и что они ее напугали, и единственное, что возникло у него в голове — несколько затуманенной, потому что он, потеряв контроль за временем, проработал всю ночь, — была песня времен его молодости, которую он и стал напевать тихим, надтреснутым голосом, словно убаюкивая ребенка.

Десять бьют опять часы,
Вдалеке мы слышим грохот,
Словно отзвуки войны —
Ветра свист и конский топот.
Вот они все ближе, ближе
И в ночи ступают тише,
Вдруг я друга рядом вижу —
К нам приехал золотарь![31]

Амалия пристально смотрит на отца, и в эту минуту она делает окончательный вывод, именно в эту минуту рвутся все связи, и маленькая девочка принимает совершенно неразумное для своего возраста решение, а именно, что лиловые леса, животные и восхищение всего мира — это теперь ее, и только ее личное дело.

На следующий день Амалия перестала есть. Она выбросила свой школьный завтрак, а за ужином сидела напряженно и не притрагивалась к еде, наблюдая, как Кристофер, Гумма и обе ее сестры поглощают запеченную свинину с соусом из петрушки. В последующие дни она тоже ничего не ела. Каждое утро она брала с собой бутерброды, которые раздавала одноклассникам и потом наблюдала, как они их уплетают, а вечером молча, не шевелясь сидела за столом, пока вся семья ужинала.

На первых порах все ее близкие забеспокоились. Гумма заглядывала ей в глаза, просила ее показать горло, чтобы убедиться, что она не больна. В школе учительницы подходили к ее парте и клали руку ей на лоб, но прошло какое-то время — и ее оставили в покое. Она все больше и больше худела, но всё, что от нее требовалось, выполняла, как и всегда, и была мягче и приветливее, чем когда-либо прежде. К тому же никто из окружающих не мог даже представить себе, как это можно отказаться от еды. Поэтому в школе считали, что Амалия наверняка ест дома, а Гумма успокаивала себя тем, что Амалия хотя бы съедает днем свои бутерброды.

На самом деле Амалия решила голодать всю юность, и, хотя она и чувствует себя совершенно одинокой, она тем самым оказывается в одной компании с другими датчанами, в первую очередь с датчанками, и особенно с юными девушками, которые считают, что лучший способ продемонстрировать свою исключительность — это показать свой скелет. На первый взгляд это кажется каким-то безумием, потому что если у нас всех и есть что-то одинаковое, так это кости, между чем еще вы найдете больше сходства, чем между двумя бродячими скелетами? Однако если задуматься, то становится понятнее, чем именно притягателен голод. Дело, вероятно, в том, что голодающий получает вознаграждение в виде какого-то нового, внутреннего содержания, и именно это и случилось с Амалией. Через несколько дней ее настигла головокружительная невесомость, какое-то хмельное чувство, обострившее ее слух и усилившее далекую музыку, звучавшую у нее в ушах с самого детства. С каждой неделей очертания окружающего мира становились все менее и менее четкими, а ее внутренние ландшафты, напротив — более ясными, и, наконец, в один прекрасный день, по пути в школу, после трех месяцев голодовки наступила полная ясность. Случилось это, когда Амалия остановилась перед каким-то магазином, не знаю точно, что это был за магазин. В ту минуту облака рассеялись и выглянуло солнце. Не знаю, какое это было время года — в этом районе все времена года были одинаковы, к тому же Амалия давно перестала обращать внимание на погоду, поэтому она лишь почувствовала, как луч солнца, коснувшись ее век, внес расстройство в ее видения. Она подняла руку, закрываясь от солнца, и когда оно осветило ее ладонь и на ней проступили резкие контуры косточек, словно на каком-нибудь из получивших в то время распространение рентгеновских снимков, она поняла, что умирает.