Предвестники конца: Развеивая золу

Дальше, за мшистыми стволами елей, виднелась поляна, нежившаяся в лучах выглянувшего солнца. Посреди неё высился булыжник, который Вальгард прозвал алтарным камнем. Я присела подле него, откидывая наконец капюшон и прикрывая глаза. Вереск щекотал кончики пальцев, над головой проплывали облака, но даже лесная тишина не дарила спокойствия: голова разрывалась от переживаний. Что я буду делать без Вальгарда? Кто будет со мной болтать до рассветного часа, теша легендами о далёких странах? Он учил меня молитвам, распевал песни солнцу и луне, рассказывал о великанах и прекрасных девах. Вместе ловили рыбу и даже однажды принесли домой пять сомов, катались на лошадях и тренировали собак. А теперь Вальгарда заберут в чужие земли, где не будет ни покоя, ни безопасности — кругом лишь враги. Набатом простучала ясная мысль: если вдруг его не станет, то в тот же час умру и я.

Смахнув скопившиеся слёзы в уголках глаз, я сорвала охапку цветов и стала плести венок. Когда мы впервые оказались здесь с Вальгардом, он пересказал сказки мамы о сияющей Вальгалле и прекрасном Фолькванге — чертогах героев, куда непременно попадают все отважные и смелые эйнхерии.

— Её место должно быть там и нигде иначе, — шептал Вальгард, раскладывая полевые цветы на камне. Так он почитал её память, ведь отец запрещал ходить к кургану с останками, приговаривая, что мёртвым это ни к чему.

Я никогда не спорила с Вальгардом, но всегда понимала, что для мамы нет места ни в Вальгалле, ни в Фолькванге. Она умерла не в битве, и ни одна валькирия не явилась к ней перед смертью. Её забрала болезнь, выжигая жизнь изнутри. Подобная участь светила дорогой только в Хельхейм, и даже положенный отцом в могилу топор не мог помочь ей попасть в златые чертоги. Мама десять лет без устали бродила в густом тумане вместе с остальными мертвецами, не ведая спасения.

Возложив венок и прошептав короткую молитву Фрейи о заступничестве, я собиралась уйти, как вдруг раздался пронзительный крик. Звук доносился с левой стороны, где в высоте кружили во́роны, а затем резко срывались вниз, к траве, и раскатисто каркали, заставляя кого-то умоляюще пищать от боли. Недолго думая, я сломала ветку орешника и рванула вперёд, замечая среди зарослей маленькое отравленное тельце птенца, которого безжалостно клевали. Один из воронов гаркнул возле уха, и острый клюв поцарапал щёку.

— А ну прочь! — я замахнулась веткой, стараясь отогнать стервятников. Жизнь едва трепетала в птенце, и нужно было срочно бежать к Тьодбьёрг, но вороны словно обезумели. Они проворно уклонялись и пытались подлететь ко мне, желая выколоть глаза.

Понимая, что дело плохо, я решила схватить птенца и бежать прочь. Но стоило только поднять израненное тельце к груди, как уже знакомый жар окатил тело, а перед глазами замелькали чёрные всполохи. Издав громкий клич, вороны синхронно впились когтями мне в плечи и принялись остервенело клевать. Я закричала от боли, попыталась сбежать, но споткнулась и рухнула на землю. Кровь сочилась из ран, вороны бесновались, а в ладонях умирал птенец. Пелена заслонила взор, лишая зрения, тело перестало слушаться. Отчаянная мысль, что это конец, билась в голове, заставляя проститься с жизнью.

Вдруг по лесу прокатилась мощная волна ветра, от которой затрепетало всё живое. Незнакомый говор заполонил поляну и пролесок, и тотчас всё затихло: ни клича ворон, ни плеска ручья вдалеке, ничего, кроме ударов сердца в груди. Я осторожно подняла голову и попыталась встать, но меня тут же осторожно взяли под локоть и усадили на скрюченные корни дуба.

— Не шевелись, — раздался приказ, и передо мной на колени опустился мужчина, развязывая узелки сумки. Капюшон его поблекшего зелёного плаща соскочил с головы, открывая чёрные волосы. Я удивлённо уставилась на незнакомца, которому, казалось, было чуть больше двадцати зим. Красивое лицо с бледной, будто снег, кожей уродовал рваный шрам на щеке, доходивший до острого подбородка, и добавлял ему необузданной свирепости. Но больше всего пленяли неестественно чёрные глаза, в которых, казалось, притаилась сама Гиннунгагап.

— Кто вы? — прошептала я, но незнакомец не обратил внимания. Он выудил бурдюк и вылил три капли медной жидкости на лежащего на моих коленях птенца. Тяжёлый запах трав ударил в нос, а таинственное зелье вспенилось на кровавом тельце, заставляя птицу трепыхаться, будто в предсмертной агонии. — Что вы с ним сделали? Отвечайте! — вскричала я, схватив его за кожаные наручи.

Он смерил меня презренным взглядом и, выдернув руку, едва прикоснулся к птице, шепча заклинание. Перед глазами замелькали сверкающие золотом нити, которые устремлялись к пальцам колдуна и вливались в маленькое тельце — немыслимое зрелище. Однако взгляд меня не обманывал, сколько бы не моргала.

Птенец умолк, дыхание его выровнялось, стоило только колдуну закончить шептать заговор.

— Выпей. Травить не собираюсь, — он протянул бурдюк и ожидающе уставился на меня.

— И почему я должна верить? — хотела казаться невозмутимой, но голос дрожал от страха и волнения. Слишком много событий для одного дня.