Предвестники конца: Развеивая золу

Жирными, грязными руками пьяница принялся тискать несчастную на потеху гнусным дружкам и толпе, насмехающейся над чужой беспомощностью — отвратительно. Я попыталась слезть с помоста и убраться подальше, но толпа окружила, лишая возможности сбежать. Оставалось только смотреть, как девушка стойко переносит грубые щипки за грудь и тонкую талию. Воодушевлённый пристальным вниманием и улюлюканьем местного сброда, хмельной задрал платье узницы.

Мерзкий гогот разлился по округе подобно элю. Я оглянулась, рассматривая собравшихся: район старой пристани обладал дурной славой, принимая в свои липкие, пропахшие рыбой и гнилой тиной лапища бедняков, лентяев и выпивох. А теперь вся их ненависть на жизнь получила выход: в этот миг не они были слабаками, а скованные рабы и девушка, над которой издевались.

Казалось, что дремавшая в людях злоба вырывалась наружу, устраивая настоящую вакханалию, как вдруг пленница впилась зубами в предплечье обидчика. Пьяница истошно закричал и принялся оттаскивать её, но она крепко держала, словно желала отгрызть руку. Дружки хмельного тут же напали на бедняжку с кулаками. Они ударили её по спине, и, схватив за разметавшиеся волосы, разбили ей нос. От мощного удара сапогом в живот пленница упала в грязь, корчась и зажимаясь от боли, но дружкам было всё равно: они пинали и избивали её, позволяя рваному серому платью превратиться в кровавые лохмотья.

— Ах ты сука! — вскричал зачинщик и бросился к бедняжке, поднимая свой топор — видимо, единственное, что в нём ещё выдавало мужчину.

Закованные дети и женщины истошно закричали, умоляя о пощаде, но толпа заголосила. Поднявшиеся волной паника и ужас пленников вытеснялись желанием собравшихся узреть кровавое зрелище.

Меня замутило: перед глазами замерцали красные всполохи, а тело стало бить крупной дрожью. Я вдруг почувствовала все эмоции, смешавшиеся в воздухе: страх, отчаяние, боль, зверство и негодование, презрение. Глаза пленных мужчин сверкали ненавистью, проклятия срывались с губ женщин, а топор еле заметно дрожал в руке пьяницы. Я видела, как возле каждого человека сверкали чёрные и золотые нити, устремляющиеся в сердца. Голова раскалывалась, будто Тор изнутри ударял Мьёльниром. Висевший на шее золотой медальон словно вспыхнул и прожёг во мне зияющую дыру. Я упала на колени и взвыла от боли, но ни один звук не мог сорвался с губ.

Протяжный свист оглушил, заставляя согнуться и закрыть уши руками, лишь бы не сойти с ума от накативших резко чужих чувств и метавшегося в груди пожара.

Сквозь затуманенный рассудок с трудом поняла, что толпа испуганно расступилась, пропуская вооружённый отряд хускарлов, впереди которых был Рефил — первый хирдман конунга. Он, точно ураган, отбросил одним ударом разбушевавшегося пьяницу в грязь подле раненой девушки. Дружки благоразумно отскочили в сторону, не желая связываться с разгневанным.

— Прочь! — его рык прокатился подобно грому. — Прочь все!

Могучий воин с длинными каштановыми волосами, собранными в тугую косу, возвышался над всеми, словно великан. Косые лучи солнца, просачивающиеся через плотную заставу дымчатых облаков, игрались бликами на его доспехах. Фокусируя взор на хирдмане, словно он — путеводная звезда во пучине боли и ненависти, я безуспешно попыталась встать. Перед глазами по-прежнему всё плыло, а виски пульсировали.

— Совсем ополоумели, нажравшись эля? Закон для вас ничто? — басил Рефил, а глаза его сверкали бешенством. Он схватил зачинщика и поднял за ворот выцветшей рубахи, словно тот ничего не весил. — Никто не смеет трогать этих людей, пока они по закону не будут обращены в трэллов по воле конунга Харальда Ярого. Ясно тебе? — Рефил встряхнул мужчину, заставляя того испуганно закивать головой. — Повтори!

— Трэллы — не люди, Волк, — прошипел подошедший надсмотрщик. Всё это время он вместе с остальными Змеями с усмешкой наблюдал за происходящим, а теперь решил показать своё нутро. От него так и веяло надменным превосходством. — Они перестали быть таковыми, когда проиграли в битве за свои земли. Теперь они лишь мусор, — и он смачно плюнул на корчившуюся от боли девушку.

Рефил пренебрежительно оттолкнул от себя пьяного и медленно повернулся в сторону говорящего, одаривая его тяжёлым взглядом.

— От Виндерхольма до самых дальних точек Риваланда слово конунга Харальда Ярого — непреложная истина для каждого, даже для мелкого червя, — угрожающе проговорил он, вплотную подходя к Змею, заставляя того оскалиться. — И если недавние слухи о ваших смрадных ямах, пропитанных кровью несчастных, правдивы, то берегись: я лично переверну каждый дом и сожгу поселения, разоряя змеиное гнездо.

Надсмотрщик хмыкнул:

— Рискни сунуться, волчок, и тебе не снести головы, — он облизнул губы и потянулся к топору.