Преемник

Зискин был невыносимым. Мне всегда казалось, что таким он стал не сразу. Ну, скорее всего было так: жил себе хороший корреспондент Камал, потом ему дали в руки власть, сказали, что он самый лучший, а самый лучший среди кого не сказали. И понеслось. Власть сконцентрировалась в одних руках, и Камал понял, что отпустить это не может, ведь никто же не справится лучше, чем он. Поэтому и руководил бессменно, поэтому и грыз нервно на планерках края стакана. «Стакан» – так называли его в кулуарах внештатники. Конечно же он знал об этом нелепом прозвище, но относился к нему смиренно. А вот за грамматические ошибки в текстах готов был вести на эшафот лично.

– Володя! – Ревел он.

Успокоился, когда увидел, как в кабинете появляются закрученные кверху усы. Сначала всегда входили мои усы, потом уже я. Так было безопаснее, так я мог в случае чего увернуться, если бы в дверь полетел предмет.

– Ты мне что повторение – мать учение хочешь устроить! Какие детали из Кореи? Он что дебил по твоему, чтобы снова на этом пойматься?

– Камалка, – так ласково он позволял называть его только мне. Но это не делало его мягче, скорее давало еще одну причину для бешенства. – Все же просто – он давно промышляет корейскими деталями, а наши заводы стоят. Нет, конечно, Левончик не дурак и второй раз не попадется, но это было обоюдное решение всей семьи. Экономия на деталях дает возможность Кириллу Семеновичу оплачивать долги. Вот, отсканил тебе.

Положил я перед ним документ, который добыл в «Скале».

– Внешний долг еще не погашен?

– Нет конечно. Мацумуро дел наворотил таких, что еще пару президентских сроков расхлебывать. Смотри, часть он заказывает в Корее, часть в Рязани. Почему так? Потому что, кому-то попало по голове на прошлом собрании аппарата президента. Логично?

– Усы закрутились. – Уголок губ Зискина дернулся.

– Но есть еще одна маленькая деталь.

– Корейская?

– Нет, она российского производства. Любовница Мацумуро старшего Елизавета Гольдман – бизнес-леди из центральной части страны. Поговаривают, что между этой пышногрудой отчаянной кооперативщицей и главой нашего правительства «чивава».

– Спит что ль с ней?

– Но это всего лишь слухи, а мы слухам не верим. А верим лишь документам – вот еще один подтверждающий то, что дама желает выкупить вторую часть завода. Переговоры в процессе переговоров.

– Не плохо.

– Кофе надо? – Без стука в дверь вошла тетя Маша.

– Когда мне что-то надо будет я вас позову, и нечего врываться в мой кабинет! – крикнул басом Зискин, не успев набрать воздуха в легкие. Чуть не подавился собственной злостью.

Зискин был слаб перед одним единственным человеком – перед Прохоровым. Казалось, что Иван Юрьевич тогда, в начале двухтысячных годов завладел душой и телом этого несчастного журналиста. Он и спиной и грудью прикрывал тыл и держал оборону, когда на редакцию шли с оружием. Несмотря на все сложности ведения независимых изданий Зискин имел за это не плохие бонусы. Мало того, что квартира Зискина на островах была его личной собственностью, а не собственностью государства, так еще у него во владении была трехкомнатная квартира на материке. Никто не знал в каком из городов большой страны, но она точно была и он мог в любой момент бросить «Фактуру» и уехать жить на Большую Землю. Это была договоренность с Прохоровым. Помимо свободы личной, он имел свободу писательскую. В стране его книги были известны под псевдонимом Игнат Алферов. Конечно же ходили слухи в СМИ, которые он сам про себя и распускал, что на самом деле никакого Алферова не существует, а все эти фантастические тексты о либеральных островах (а писал он в своих книгах исключительно о личной свободе человека) пишет целая группа литературных рабов. Его это особенно забавляло – быть не найденным.

Зискин мог почти все. Одно из правил с Прохоровым было таким – увольнять Зискин не может никого из подобранных корреспондентов. Все журналисты проходили обязательное собеседование с Иваном Юрьевичем. Камал мог бросаться предметами в стену, орать, испуская огонь из себя, рвать тексты с самыми горячими темами, но уволить не мог.

Это развязывало руки по локоть.

Долго я не мог понять в чем беда и внутреннее волнение этого человека. И только спустя года три понял, что это всего лишь на всего страх. Страх потерять власть, работу, вес в обществе все это конечно тяжелой бетонной плитой давило на голову Зискина. Имея возможность бежать с острова, он где-то подхватил Стокгольмский синдром и вот уже двадцать лет не мог от него излечиться. Хотя, скорее всего, это тоже был страх – тебе говорят: «беги», а в ответ: «ну, как же вы без меня?». Но без него было бы легче. Точно. Никто бы из корреспондентов даже не расстроился.

Порой мне казалось, что я такой же, как и он неуравновешенный гений и на его звонки в пять утра с криками «опять все просрали», бежал писать очередную статью. Статье ничего не стоило бы подождать до утра, но нет, я считал, как и Зискин, чем быстрее – тем лучше. Не всегда качественнее, но зато сделано заранее.