Преемник

Она внимательно посмотрела на меня с ног до головы. Достала икону Божьей матери и снова спросила, – знаешь кто это?

– Святая дева Мария, матерь Божья.

– Тогда она будет.

Дала икону в руки и заставила просить у нее здоровье всеми словами, которые приходят на ум, взамен молитвы. Молитв я не знал.

– В глаза смотри! – Дала команду и начала что-то быстро нашептывать.

А дальше шепот переходил в голос, потом на повышенные тона, а потом вовсе на крик. Она пела. Толи на чукотском, толи на языке морских котиков. Становилось жутко. Хотелось жмуриться, но глаза отводить по велению Тамарушки нельзя было.

Процедура очищения казалась невыносимо долгой, но на самом деле проходила она не больше 10 минут. И мало того, что все это было затянуто, процедура очищения была еще невыносимо неприятной. Во-первых, передо мной стояла женщина в почтенном возрасте, в халате, который все время раскрывался на груди, и ей приходилось его одергивать. Ее раскосые глаза смотрели в меня, а я смотрел на ее редкую седую бороду. Она пела и била в бубен, маленький, ручной. Успокаивало то, что била в инструмент она не громче, чем пела. В ушах эхом трижды по три отдавалось: БУХ-бух-бух, БУХ – бух-бух, БУХ-бух – бух. Чёртов бубен предков до сих пор барабанит в ушах. Во-вторых, в комнате воняло страшно – толи сухой полынью, толи отсыревшим сеном. На третьей минуте волшебства закружилась голова, на пятой затошнило, что казалось, вот-вот и я оставлю часть своего иммунитета на ее ковре, но Тамарушка, как будто знала, что все свое я унесу с собой. На седьмой минуте перед глазами поплыло. Всё тело завибрировало от голоса, как от легкого землетрясения. В финале своего номера она отпоила меня простой водой в которой затушила горящую траву и велела три дня спать.

По-другому бы и не вышло. Как только я добрался до кровати, тут же отключился. Иногда просыпался, чтобы умыться, выпить воды, сходить в туалет. Всего этого не хотелось, но как на автомате вставал и делал. И снова ложился спать. Три дня в страшном бреду, то колотило от холода, то бросало в жар. Все время тошнило. Есть не мог совсем.

Не знаю, куда может привести вера или вера в то, что вера может быть, но эффект после шаманского обряда случился. Уже четыре года я не болел. Иногда дергал носом на морозе или мучился от похмелья, на этом болезни закончились.

– Пей молоко! – на прощанье сказала Тамарушка.

Когда на Куру построили ферму и стали разводить коров, я покупал жирное молоко и пил его по несколько кружек в день. Наверное, что-то в этом было.

Если на Куру можно было купить все питательное и вкусное, то на Вэне, остров находившийся в 12 километрах от Хоккайдо, была промышленная база. Там можно было, как купить ненужную и не пригодную для острова японскую машину, так и закупиться обоями. Местный городок-стройка. Найти можно было все: от золотой булавки до Смита-Вессона 1915 года. Я себе такой и прихватил по дешевке. Перекупщик сказал, что сам Царь Николай стрелял из него. Что вряд ли. Но с пистолетом было, как и молоком – главное верить.

И пока на Куру жили вкусно, на Вэне удобно, на Утуру – хорошо, что жили. Завод, почтовое отделение, куда приходили посылки с Алиэкспресс, иначе люди одеваться тут не могли, потому что одежда стоила, как в Московском ГУМе. Письма на почту приходили редко. Отжила себя и профессия почтальон и эпистолярный жанр. На Утуру, так точно. В этом же помещении было банковское отделение и отделение специального внутреннего подразделения № 6, по-другому полиции. Еще был ночной клуб «Краб». Все. Больше в этом островном городке ничего не было.

Хотелось выпить. Спрыгнул с катера и тут же поспешил в «Сиреневый туман», в магазинчике можно было до закрытия перехватить темного нефильтрованного. В сторону дома пошел по темным переулкам вдоль набережной, где фонари уже не горели – фонари в городе отключали в осенне-зимний период раньше, чем летом. Отключали в целях экономии. Свет горел только в центре. И если весной и летом можно было встретить диких зверей на окарине, то осенью только сонные редкие чайки топтались у берегов, вздрагивая от моих шагов. По волнорезам била вода и слышно было, как она скатывается по камням обратно в море. Для людей, что живут у моря такие звуки неприметны. Ты не слышишь шорохов убегающих с песчаного пляжа волн или шепот камней на берегу. Все обычно. Как сигналы машин в пробках и гудение заводов в больших городах. Но в каждом звуке есть своя загадка, своя прелесть, как от перебирания чёток в руке.

За пять лет на острове привыкаешь, что со всех сторон вода и убежать даже при желании не можешь. Вот, сейчас, в 8 часов вечера мне хочется убежать то всего, что окружает, но не могу – последний катер поставили на стоянку.