Преисподняя

Ну, не могло такого быть, не могло! Чтобы гигантская немазанная телега государства так немилосердно скрипела, кренилась, едва ковыляла по ухабам, плелась кое-как, вкривь и вкось, через пень-колоду и вот-вот готова была рухнуть, рассыпаться на куски, и в то же время такая тишь, покой, сладкий сон. Что-то странное заключалось в существовании Бора, некий абсурд, причуда больной фантазии, извращенное воображение. Как, например, в том, что в проливной дождь по аллеям пансионата разъезжала поливальная машина и тугими струями хлестала асфальт.

Поразительно было отсутствие в пансионате наглядной агитации. Здесь не стояли стенды, не висели плакаты и транспаранты - ни один лозунг днем с огнем нельзя было сыскать. Понятно, это требовалось там, за оградой, для других, кого следовало понукать и куда-то вести - в даль, к химерам. А здесь, что ж, для себя это было ни к чему, лишние хлопоты, пустая затея.

Никакие перемены в стране не задевали Бора. Менялись вожди, правительства, конституции, сама коммунистическая партия рухнула, как гнилое дерево в непогоду под ветром, - в Бору ничего не менялось. Все так же точно в срок подъезжали продуктовые фургоны с разносолами, все так же тихие услужливые горничные каждые три дня перестилали хрустящее свежее белье, все так же бдила охрана, так же стригли газон, и все так же изобретательные повара угождали на любой вкус. И все так же сверкающие лимузины привозили и увозили сытых уверенных людей.

...Вход в шахту они обложили двумя группами. Решетка в нарушение инструкции была открыта: то ли кто-то открыл ее, то ли обычное разгильдяйство - не закрыли при последнем осмотре.

На высоте человеческого роста в боковой стене зияло большое черное отверстие, устье воздушного канала. Добраться туда можно было по железному трапу и мостику, Першин взял с собой проводника и одну из пятерок, вторая пятерка осталась внизу и рассредоточилась, охраняя подступы.

Стараясь не шуметь, они забрались в канал, крались, пригнувшись, выставив автоматы перед собой. Света в канале не было, пришлось включить ручные фонари: яркие лучи осветили грязный бетонный пол, округлые своды, голые в разводах и потеках стены и какие-то трубы, вентили, муфты, задвижки, редукторы...

Сильные фонари с трудом пробивали кромешный мрак. В глубине канала обнаружились герметичные двери с ручным и гидравлическим приводом, в случае нужды они отрезали поступление воздуха с поверхности.

Система запоров в метро была хорошо продумана: все шахты, коллекторы и станции могли быть мгновенно изолированы, в каждом тоннеле стояли огромные герметичные ворота, способные наглухо его перекрыть, станционные переходы имели особые металлические задвижки с резиновыми прокладками, чтобы отрезать одну часть станции от другой.

Канал уходил далеко в сторону от тоннеля, конца не было. Вздумай кто-нибудь атаковать их, в канале было как нельзя удобно: горящие в темноте фонари - отличная мишень.

Канал привел их в закрытую, похожую на бетонный мешок, камеру, и казалось, все, тупик, дальше нет пути. Першин поводил фонарем и неожиданно увидел неприметную железную дверь, за которой посвистывал ветер. Проводник не успел предупредить, Першин рванул дверь и ужаснулся: под ногами открылась пустота.

4

Проводника отбирали с особым тщанием: одни выглядели совсем дряхлыми, другие ничего не знали о тайных ходах и сооружениях, третьи смертельно боялись хоть на шаг приблизиться к секретным объектам компартии и госбезопасности - им даже страшно было подумать об этом.

"Несчастные люди", думал Першин, разглядывая робких пожилых людей, которые по давней выучке опасались сказать лишнее слово.

Десятки лет лживые проповедники вколачивали им в головы, что главное - это будущее, и надо напрячь силы, вот она, желанная цель - рукой подать. И они трудились, как муравьи, забыв себя, возводили общий муравейник, в котором лучше всего жилось бездельникам-поводырям, а желанная цель уходила все дальше, становилась зыбкой, размытой, невесть чем. Те, кто их звал и понукал, разумеется, жили припеваючи, как все лживые пророки, во все времена.

Мастер Поляков работал в метро пятьдесят с лишним лет. Выглядел он довольно бодро, хорошо знал и помнил систему ходов и коммуникаций. Першин отметил его среди прочих кандидатов, но не определил, на ком остановить выбор.

Они сидели в конторе дистанции, на стене невнятно талдычило радио, как вдруг Поляков выругался, поморщился брезгливо и лицо его скривилось от досады.

- Ты чего, дед? - удивился Першин.

- Ничего, - мрачно отрезал старик. - Языком трепать все мастера.

Першин восстановил в памяти последние слова из динамика: какой-то функционер компартии настырно толковал о социалистическом выборе.

- По-моему, речь о социализме идет, - лукаво глянул Першин.

- Какой, к хрену, социализм?! О кормушке своей печется! Непонятно, что ли? Мозги пудрит, бездельник. Работать не хочет.

- Что-то я не возьму в толк... Объясни, пожалуйста, - попросил Першин.

- Да что объяснять?! Ребенку понятно. Социализм - это что, знаешь?

- Что? - прикинулся непонятливым Першин.