Прекрасная дикарка

И расправился с яичницей в два счета.

Лира смеялась. Женщина подхватила ее на руки, подняла над головой и засмеялась вместе с ней. Пан снова стал бабочкой, белоснежной и легкой, и заплясал в воздухе с остальными. На сей раз у него все получилось, но Малкольм, глядя на них, вдруг подумал: «А что если ее деймон – не одна бабочка, а все они?»

От этой мысли его бросило в дрожь.

Элис протянула ему ломоть хлеба. Тот оказался свежим и мягким – совсем не то, что черствый кирпич, об который Малкольм едва не обломал зубы в пещере. И на вкус просто был восхитительным, ничего вкуснее он за всю свою жизнь не ел.

– Простите, мисс, а как вас зовут? – спросил он, покончив с хлебом.

– Диания, – ответила женщина.

– Диана?

– Нет, Диания.

– А-а. А скажите… м-м-м… сколько еще отсюда до Лондона?

– О, много-много миль.

– Но ведь до Лондона ближе, чем до Оксфорда?

– Смотря каким путем. По земным дорогам – да, быть может, и ближе. Но все дороги Альбиона нынче ушли под воду, а пути, что ведут по воде, изменились. Что до воздушных путей, то разницы нет: мы как раз посредине.

Малкольм посмотрел на Элис, но ничего не смог прочесть на ее лице.

– Воздушные пути? – переспросил он Дианию. – Неужели у вас тут есть дирижабль? Или гирокоптер?

– Дирижабли! Гирокоптеры! – воскликнула та со смехом и, подбросив Лиру в воздух, заставила и ее рассмеяться. – Да кому они нужны, эти дирижабли? Такие шумные, такие неуклюжие!

– Но вы же не… то есть…

– Знаешь, Ричард, если считать с той минуты, как ты проснулся, мы с тобой знакомы всего полчаса, но я уже могу сказать, что для такого юного мальчика у тебя необычайно приземленный ум.

– Что это значит?

– То, что ты мыслишь очень буквально. Так понятнее?

Малкольму совершенно не хотелось с ней спорить. К тому же, быть может, она и права. Он еще не очень хорошо себя знал, а эта женщина – взрослая, ей виднее.

– А это плохо? – осторожно спросил он.

– Смотря для кого. Для механика, например, вовсе не плохо. Наоборот, очень хорошо, если ты, конечно, хочешь стать механиком.

– Ну, я бы не отказался.

– Тогда и беспокоиться не о чем.

Элис внимательно следила за их диалогом. На этом месте она прищурилась и слегка нахмурила лоб.

– Пойду посмотрю, как там каноэ, – сказал Малкольм.

«Прекрасная дикарка» уютно покачивалась на воде, уже утомившейся от своей ярости, и теперь бежавшей ровным потоком – быстрее, чем Темза близ Порт-Медоу, но не намного. Казалось, так она теперь и будет течь всегда.

Малкольм тщательно проверил каноэ, ощупал каждый дюйм от носа до кормы. Он делал это медленнее, чем обычно, и, приложив ладони к очередному участку, надолго замирал. На сердце у него было тяжело, а прикосновения к лодке успокаивали. В конце концов, он убедился, что все в полном порядке: лодка цела и совершенно сухая внутри, а рюкзак Боннвиля все так же надежно спрятан под сиденьем.

Рюкзак!..

Малкольм вытащил его из-под скамьи.

– Хочешь открыть? – спросила Аста.

– А ты как думаешь, стоит?

– Ну, сначала я думала, если его тело найдут, то этот рюкзак может оказаться уликой, – заметила она.

– Уликой против нас…

– Вот именно. Но потом я подумала: ведь мы же могли подобрать его где угодно. Просто найти на берегу, например.

– Ага. Он ужасно тяжелый.

– Может, там золотые слитки. Давай, открывай.

Рюкзак был старый, потрепанный, из зеленой холстины с кожаными заплатками по углам и по швам и с застежками из потускневшей меди. Малкольм расстегнул их и откинул верхний клапан. Наверху лежал темно-синий шерстяной свитер, пропахший моторным маслом и курительным листом.

– О, свитер! – воскликнул Малкольм. – Жаль, что мы его раньше не нашли. Мог бы пригодиться.

– Ну, теперь мы знаем, что он есть. Давай дальше.

Отложив свитер на траву, он снова полез в рюкзак. Там, одна на другой, лежали пять картонных папок, помятых, изрядно потертых и под завязку набитых бумагами.

– Теперь понятно, почему он был такой тяжелый, – проворчал Малкольм.

Он вытащил первую папку и открыл ее. Страницы были исписаны черной убористой скорописью, по-французски; разобрать было трудно, но Малкольму показалось, что это какие-то пространные рассуждения по математике.

– Смотри, а это похоже на карту какого-то здания, – заметила Аста.

На одной из страниц действительно оказалось что-то вроде карты или плана: комнаты, коридоры, двери… Пояснения тоже были на французском, но уже другим почерком. Малкольм не понимал ни слова. Под этим листком обнаружилось еще несколько похожих – возможно, другие этажи того же здания.

Он собрал бумаги обратно в папку и взялся за следующую.

– О, а тут по-английски! – обрадовался он.

– Ну, он же все-таки был англичанин. Или нет?

– Боннвиль? По-моему, француз. Эй, смотри-ка!

Первая, титульная страница оказалась машинописной, и Малкольм прочел: «Анализ некоторых философских выводов из теории поля Русакова. Жерар Боннвиль, доктор философии».

– Поле Русакова! – вскричал Малкольм. – Мы были правы! Он о нем знал!

– И он, оказывается, был доктором философии. Как доктор Релф. Надо бы отвезти все это ей.

– Да, – согласился он. – Если мы когда-нибудь…

– А что там еще в папке?