Прекрасная дружба

– Они явно не напутали! – отрезала Труди. – Знаешь, мы тоже говорили с рейнджерами. И если они настолько умны, почему же так много их погибло в прошлом месяце? Как по мне, звучит не очень «умно»!

Сквозь Стефани прошла вспышка чистой, беспримесной ярости. Она чувствовала, как она пела у нее в крови, дрожала у нее в мышцах.

– Это не древесные коты не были умны, Труди, – услышала она саму себя. – А люди. Это была доктор Убель и ее тупой эксперимент! Если бы у нее…

Стефани оборвала себя, резко встряхнув головой, и Труди усмехнулась.

– Если бы у нее было столь же много мозгов, как у тебя? Это ты хотела сказать? – задала она вопрос и презрительно рассмеялась. – Считаешь себя такой умной, а? Считаешь, все думают, что вы такие особенные, ты и твой «Львиное Сердце». Ну, это не так. Мой папа сказал, что будет рад достать мне моего собственного древесного кота, если я его захочу!

– И как же он собирается этого добиться? – спросила Стефани, с хмурым взглядом повернувшись к Труди. Гневу Труди удалось раздуть ее собственную ярость, поддуть топку этой предполагаемой угрозой древесным котам.

– Как будто бы ты не знаешь? – с противной улыбкой огрызнулась Труди. – Скажем так, они с Ральфом охотились здесь, на Сфинксе, дольше, чем вся твоя семья здесь была.

– И за все это время даже не увидели древесного кота, не так ли? – парировала Стефани с милой улыбкой, которая была еще гаже, чем у Труди. – Не очень говорит о них как о следопытах, а?

– Теперь, зная, что искать, они их найдут! – свернула взглядом Труди. – Раз уж ты нашла их, то, уверена, и другие смогут, не так ли?

Внутри Стефани вскипел поток чистой белой ярости, и она почувствовала, как ее правая рука сжимается в крепкий кулак. Возможность того, что кто-то желающий навредить древесным котам мог воспользоваться ее собственным опытом, выяснить, где их найти по какой-то оброненной ей подсказке, была ее худшим кошмаром.

– В конце концов, – продолжила Труди, даже не пытаясь скрыть удовольствия от провоцирования гнева Стефани, – настоящий охотник знает, как найти любое бессловесное животное, на которое он охотится. Полагаю, главной сложностью будет понять, как притащить его живым, а не подстреленным или отравленным. Но совершенство приходит с практикой, и я уверена, они справятся… со временем.

* * *

Лазающий-Быстро попробовал клыкасто-красную ярость, что кипела в мыслесвете его двуногой. Его неспособность понимать звуки, что метались в обоих направлениях, удручала, но ему и не нужно было понимать звуки, чтобы осознать по отзвукам, что, по крайней мере, часть их них каким-то образом затрагивала и его. Или что большая часть гнева его двуногой проистекала из ее желания защитить его. Однако было гораздо больше этого, и ему не нужно было понимать все, чтобы знать, хотя бы, что происходит.

Народ не был чужд внезапному, подчас даже иррациональному гневу, к которому были склонны детеныши определенного возраста. На самом деле почти успокаивало обнаружение того, что и среди двуногих бывает то же самое. Благодаря этому они почему-то выглядели не такими чуждыми и странными. Конечно, двуногие были мыслеслепы, и теперь он понял, что это может быть как силой, так и слабостью. Для двоих из Народа не было неслыханно, в противостоянии подобно такому, вдруг оказаться в ловушке мыслесвета другого. Ярость подпитывала ярость, и возможность пробовать прячущиеся за чужим гневом чувства часто делала собственный, ответный гнев еще сильнее. Когда такое происходило среди Народа, результат почти всегда был ужасен, иногда даже смертелен, если только кому-нибудь еще (обычно одной из певиц памяти клана) не удавалось их сперва разделить.

По крайней мере, такое вряд ли происходит с двуногими, хотя им явно не нужно было пробовать чувства друг друга, чтобы признать гнев. Что еще хуже, из-за их мыслеслепоты ни одна из детенышей этого столкновения даже не пыталась приглушить поднимающиеся ими волны гнева, что значило, что Лазающий-Быстро вдруг обнаружил, что принимает на себя основную тяжесть гнева обеих двуногих.

Он чувствовал, как в ответ пыталась подняться его ярость, разбить самоконтроль. Сдерживаться было даже еще труднее, когда он обнаружил, что вся изливаемая другой двуногой ядовитая страсть направлена не на него, а на его двуногую. Он почувствовал, как от инстинктивной реакции защищать ее выползают когти, хотя он знал, что это последнее, что ему сейчас стоило делать. Не похоже было, что другая двуногая действительно собиралась физически напасть – по крайней мере, пока – но он не был уверен, что ее не хотела атаковать его двуногая. Фактически, он ощущал, как в ней что-то поднимается, что-то очень похожее на то, что происходило, когда кто-то из Народа увязал в мыслесвете друг друга.